Элизабет Арним - Колдовской апрель

Бриггс не предполагал и не надеялся, что может существовать кто-то, такой же прекрасный, как его мечта о красоте. До сих пор он никогда не встречал никого, даже отдаленно ее напоминающего. Он встречал и по достоинству ценил многих красивых женщин, очаровательных женщин, но ни одна из них не была похожа на богиню во плоти. Он привык думать, что если когда-либо увидит совершенно прекрасную женщину, то просто умрет, и, встретив ту, которая соответствовала его идее о совершенно прекрасной женщине, хоть и не умер, но напрочь потерял способность хоть как-то управлять собой и собственными делами.

Остальные были вынуждены сделать все за него. Расспросами вызнали, что багаж его оставлен в станционной камере хранения в Медзаго, послали за Доменико, и, понукаемый всеми, кроме Скрэп, которая сидела молча и смотрела в пространство, Бриггс был вынужден отдать соответствующие распоряжения: съездить в пролетке на станцию и вернуться с его вещами.

За крахом Бриггса наблюдать было очень грустно. Все заметили это, даже Роуз.

«Клянусь, – думала миссис Фишер, – никакого терпения не хватает смотреть, как хорошенькое личико превращает прекрасного мужчину в законченного идиота».

И поскольку на воздухе стало прохладно, а на зачарованного Бриггса было больно смотреть, она отправилась распорядиться, чтобы для него подготовили комнату, сожалея, что уговорила бедного мальчика остаться. Из-за того, что чары леди Каролины никак не подействовали на мистера Уилкинса, она забыла об их силе. Бедный мальчик. Очаровательный мальчик, к тому же, и брошен на произвол судьбы. Она не могла ни в чем обвинять леди Каролину – ведь не она толкнула его в бездну, она даже и внимания на него не обратила – однако делу это никак помочь не могло. В других отношениях вполне разумные мужчины, стоит им увидеть хорошенькое личико, летят на него, как бестолковые мотыльки на горящую свечу. Она уже не раз была этому свидетельницей. Слишком часто она была этому свидетельницей. И, проходя мимо Бриггса, чуть ли не погладила материнской рукой его белокурую голову. Бедный мальчик.

Затем и Скрэп, докурив сигарету, встала и ушла в дом. Нет никакого резона сидеть здесь и удовлетворять желание мистера Бриггса поедать ее глазами. Она бы еще побыла в саду, посидела бы в своем уголке за волчьими ягодами, полюбовалась бы закатом и тем, как один за другим загораются окна в деревне, подышала бы еще сладкими вечерними ароматами, но тогда мистер Бриггс непременно потащится за ней.

Вот оно, старое знакомое мучение. Отпуск мира и свободы прерван – возможно, и окончен, потому что кто знает, уедет ли он завтра? Из дома-то он, изгнанный призраком Кейт Ламли, может, и съедет, но кто мешает ему снять комнаты в деревне и приходить сюда каждый день? Это тирания, это диктатура, когда один человек терзает другого! И при этом она скроена таким образом, что даже не может его отпугнуть – ее все равно поймут неправильно!

Скрэп очень любила проводить вечера в своем уголке и страшно разозлилась на мистера Бриггса, который лишил ее этого, поэтому повернулась спиной к саду и к нему и, не говоря ни слова, отправилась к дому. Бриггс же, разгадав ее намерения, вскочил, расшвырял стулья, которые вовсе не стояли у нее на пути, перевернул табуретку, которая теперь оказалась у нее на пути, промчался к широко распахнутым дверям с намерением их распахнуть и, пропустив ее вперед, прошествовал рядом с ней через холл.

Ну что можно поделать с мистером Бриггсом? Это же его собственный холл, она никак не могла запретить ему сюда входить.

– Надеюсь, – начал он, не отрывая от нее взгляда и натыкаясь на предметы, которые в ином случае прекрасно бы обогнул – на угол книжного шкафа, на старинный резной буфет, на столик, где стояла ваза с цветами, из-за чего вода расплескалась, – вы здесь удобно устроились? Если это не так, я… Я их живьем сожгу!

Голос у него дрожал. Ну что можно поделать с таким вот мистером Бриггсом? Она, конечно, могла, сказавшись больной, забиться в свою комнату и даже на ужин не выйти, но, опять же, вся эта тирания…

– Мне здесь вполне удобно, – сказала Скрэп.

– Если б я только мог предположить, что вы приедете… – начал он.

– Замечательный старинный уголок, – Скрэп старалась говорить максимально холодным и отрешенным тоном, но без надежды на успех.

Кухня находилась на этом же этаже, и когда они проходили мимо, дверь приотворилась, и слуги, внимательно наблюдавшие за ними, обменялись взглядами, которые, переведи их в слова, означали бы «Ого!» и «Ага!», что в свою очередь означало бы их констатацию неизбежного, предвидение неизбежного, а также их полное понимание и одобрение.