Элизабет Арним - Колдовской апрель

– Полагаю, это путешествие вас утомило, – произнесла она своим низким голосом. – Вам необходимо принять какое-то простое лекарство. Я спрошу Доменико, можно ли купить в деревне касторовое масло.

Скрэп открыла глаза и посмотрела прямо на миссис Фишер.

– Ах, – сказала миссис Фишер, – я знала, что вы не спите. Если б вы спали, сигарета упала бы на землю. Мусор, – добавила она. – Не люблю курящих женщин, но еще больше не люблю мусор.

«Ну что можно поделать с такими людьми?» – думала Скрэп, во все глаза глядя на миссис Фишер. Она старалась вложить в свой взгляд негодование, миссис Фишер же видела лишь очаровательную покорность.

– Вот и последуйте моему совету, – миссис Фишер была тронута. – Не пренебрегайте им, а то все может обернуться болезнью. Мы же в Италии, сами понимаете, следует соблюдать осторожность. Для начала вам стоит прилечь в постель.

– Я никогда не ложусь в постель среди дня, – рявкнула Скрэп, но прозвучало это так трогательно, так жалобно, что миссис Фишер невольно вспомнила, как актриса, игравшая маленького Джо в постановке «Холодного дома» [13] Джо – персонаж романа Чарльза Диккенса «Холодный дом», маленький попрошайка, умерший от ветрянки. , произнесла: «Только бы мне полежать здесь спокойно, да не гнали бы меня никуда», и как она, миссис Фишер, совсем еще девочка, уткнулась головой в красный бархат первого ряда бельэтажа и разрыдалась в голос.

Это было какое-то чудо, голос Скрэп. За десять лет, прошедших с ее первого выхода в свет, он подарил ей все триумфы, какие могли бы принести ум и остроумие, ибо что бы она ни сказала – все казалось значительным и запоминающимся. С такими голосовыми данными ей следовало быть певицей, но Скрэп оказалась не способной ни к одному виду музыкального искусства, кроме как к музыке речи, и какой прелестью, какими чарами эта речь обладала! Лицо ее было таким живым, краски его – такими выразительными, что ни один мужчина, завидев это лицо, не мог остаться равнодушным, в его глазах мгновенно вспыхивал огонек сильнейшего интереса, но когда он слышал этот голос, огонек разрастался в ровное негаснущее пламя. Такое происходило со всеми мужчинами, образованными и необразованными, старыми, молодыми, завидными и незавидными, представителями ее круга и кондукторами автобусов, генералами и рядовыми (во время войны ей приходилось особенно нелегко), епископами и алтарными служками (на ее конфирмации случилось несколько удивительных происшествий), здравомыслящими и неблагоразумными, богатыми и без гроша за душой, блестящего ума и дураками – не было совершенно никакой разницы, кем и какими они были, или как давно и надежно были женаты: когда они видели ее, в их глазах вспыхивал огонек, а когда слышали, он превращался в неугасимое пламя.

Скрэп эта история до смерти надоела. Это приносило одни только неприятности. Поначалу-то ей нравилось. Это ее волновало, она чувствовала себя победительницей. Только подумать: что ни сделай, что ни скажи – все принимается на ура, всему рукоплещут, ко всему прислушиваются, где бы ни появилась – везде восхищаются, а вернешься домой – и там встречают с нескрываемым гордым обожанием… Нет, это чрезвычайно приятно. И легко. Такое достижение не требует ни подготовки, ни трудов, ни учебы. Нет никакой нужды напрягаться. Все, что ей требовалось – просто являться и время от времени что-нибудь произносить.

Но постепенно начали сгущаться тучи. И ей пришлось напрягаться, пришлось прилагать усилия, потому что, как она с удивлением и негодованием обнаружила, ей пришлось защищать себя. Этот взгляд, этот жадный взгляд означал, что ее пытаются присвоить. Некоторые были более робкими и смирными, особенно молодые, но все они так или иначе намеревались ее присвоить и утащить, и она, которая вступила в мир так беспечно, с высоко поднятой головой, с безоговорочной верой в каждого, чьи виски были украшены сединой, сначала научилась никому не доверять, затем перестала кого бы то ни было любить, вскорости начала избегать всех, а теперь была полна злобы и негодования. Порой ей казалось, что она уже не принадлежит самой себе, что она всего лишь вещь, заветный приз. Эти мужчины… Вокруг нее возникали какие-то ссоры и сцены, она стала объектом непонятной вражды. Эти женщины… А когда началась война и она, как все остальные, так или иначе оказалась в нее втянутой, это ее совсем добило. Эти генералы…

Война доконала Скрэп. Война забрала единственного мужчину, рядом с которым она чувствовала себя в безопасности, за которого могла бы выйти замуж, и это окончательно отвратило ее от любви. Она ожесточилась. В бессильной злобе она билась в этой сладкой жизни, как оса, застрявшая в лужице меда. И так же тщетно пыталась вырваться. Ей не доставляла никакой радости победа над другими женщинами, ей не нужны были их утомительные мужчины. Кому нужны эти мужчины, что с ними делать? Ни один не мог говорить с ней ни о чем, кроме всяких любовных штучек, и какими изнуряюще глупыми были эти разговоры. Как если бы здоровому человеку с нормальным аппетитом не давали есть ничего, кроме сахара. Любовь, любовь… само это слово вызывало в ней желание кого-нибудь ударить. «С какой стати я должна вас любить? И почему я?» – изумленно спрашивала она тех, кто пытался – а кто-нибудь все время пытался – сделать ей предложение. И ни разу не получила нормального ответа, а только какое-то блеянье.