Элизабет Арним - Колдовской апрель

Миссис Фишер не удостоила ее ответом и, выходя из комнаты, снова сказала себе: «Ее нужно, просто необходимо обуздать».

Тем временем не обремененные никакими обязанностями миссис Уилкинс и миссис Арбатнот не спеша спустились по истертым каменным ступеням и через увитую ползучими растениями колоннаду вышли в нижний сад. Миссис Уилкинс, заметив в миссис Арбатнот некую задумчивость, спросила:

– Разве ты не видишь, как это замечательно, что нас освободили, всем за нас распорядились?

Миссис Арбатнот ответила, что, да, конечно, это замечательно, и все же она чувствует себя глупо из-за того, что у них все прямо из рук вырвали.

– А мне нравится, когда у меня вырывают из рук, – сказала миссис Уилкинс.

– Но это мы нашли Сан-Сальваторе, и довольно странно, что миссис Фишер ведет себя так, будто он принадлежит ей одной.

– А я считаю странным протестовать, – безмятежно ответила миссис Уилкинс. – Не вижу никакого смысла жертвовать свободой ради власти.

На что миссис Арбатнот ничего не ответила по двум причинам: во-первых, она была поражена замечательным растущим спокойствием до того вечно возбужденной и суетливой Лотти, а во-вторых, ее лишила дара речи открывшаяся перед нею красота.

По обеим сторонам лестницы стелились барвинки в полном цвету, а то, что накануне ночью, влажное и ароматное, скользнуло у нее по лицу, оказалось глицинией. Глициния и солнечный свет… Она вспомнила объявление. И того, и другого здесь оказалось в изобилии. Стебли глицинии вились, переплетались, языческая пышность ее соцветий воспевала саму жизнь, а там, где заканчивалась колоннада, солнце заливало целые заросли пурпурных гераней, и настурции, и бархатцы, такие яркие, что казались раскаленными, и львиный зев. Все эти цветы соревновались в богатстве оттенков, земля за их пламенем спускалась террасами к морю, и на каждой террасе был свой сад, где между оливами по шпалерам карабкался виноград, росли фиговые деревья, и персиковые, и вишневые. Вишни и персики были в полном цвету – чудесные потоки белого и темно-розового среди утонченно трепещущей листвы олив, листья фигового дерева пахли инжиром, на виноградных лозах только завязывались гроздья. А ниже, за деревьями, росли голубые и лиловые ирисы, кусты лаванды, колючие серые кактусы, из густой травы лезли одуванчики и маргаритки, и в самом низу было море. Цвета, яркие, насыщенные, были повсюду, наползали друг на друга, лились, словно реки – голубые барвинки точно походили на лившиеся вдоль лестницы ручейки, – и цветы, которые в Англии росли только на клумбах, гордые цветы, занятые самими собою, вроде голубых ирисов или лаванды, здесь проживали бок о бок с такими простыми цветочками, как одуванчики, маргаритки и белые пирамидки асфоделей, и от того казались еще более роскошными.

Они стояли и молча смотрели на это чудесное буйство, на эту счастливую мешанину. Нет, рядом с такой красотой совершенно неважно, что там сделала миссис Фишер. Недовольство миссис Арбатнот растаяло. В этом тепле и свете, в том, на что она сейчас смотрела, она видела совершенно новое для нее проявление Божественного, и разве можно было хоть из-за чего-то испытывать недовольство? Если бы только Фредерик был рядом, и тоже видел это, видел так, как в начале их любви, в те дни, когда он видел все ее глазами и любил то же, что любила она…

Она вздохнула.

– Ты не должна вздыхать, – сказала миссис Уилкинс. – В раю не вздыхают.

– Я только подумала, что как жаль, что этого не разделить с теми, кого любишь, – сказала миссис Арбатнот.

– В раю ни о чем не жалеют, – сказала миссис Уилкинс. – Считается, что в раю нам довольно всего. А ведь это рай, да, Роуз? Смотри, как все здесь существует вместе – одуванчики и ирисы, обыкновенное и великолепное, я и миссис Фишер – всем есть место, все перемешано, и все так явно счастливы и довольны.

– Миссис Фишер не кажется довольной, по крайней мере, явно, – улыбнулась миссис Арбатнот.

– Скоро начнет, вот увидишь.

Миссис Арбатнот ответила, что не думает, будто после достижения определенного возраста люди могут что-то начать.

На что миссис Уилкинс сказала: никто, уверена она, даже самый старый и закоснелый, не может сопротивляться воздействию совершенной красоты. Пройдет не так уж много дней, а может, и часов, и они увидят, как миссис Фишер преисполнится восторгами.

– Я совершенно уверена, – сказала миссис Уилкинс, – что мы попали в рай, и как только миссис Фишер поймет, где она очутилась, она непременно изменится. Вот увидишь. Отринет свою черствость, станет мягче и гибче, и мы – не удивлюсь, если мы ее полюбим.