Иван Беркутов - Собибор. Восстание в лагере смерти

– Уже не у жидов, – поправил его оберст Бекман. – Уже у великого рейха.

Он отобрал у Вагнера перчатки, надел их сам.

– Не порть вещь, Вагнер. Вот мне они как раз. На мои аристократические ручки…

– Опять мимо меня… – с сожалением произнес Вагнер.

Тут Бекман заметил на столе серебряный могендовид – цепочку с шестиконечной звездой Давида. Подкрался к Вагнеру и надел тому цепочку на шею. И воскликнул:

– Да ты просто красавчик! Еврейский красавчик! «Пожалте, господин, в Третий лагерь, на дезинфекцию…»

Все немцы, находившиеся в бараке, рассмеялись этой шутке, найдя ее очень остроумной. Один только Вагнер не смеялся. Сорвал с себя цепочку со звездой, швырнул на стол. Зло сказал Бекману:

– У тебя аристократические ручки? Откуда? Ты же на стройке работал с моим братом?

…А Френцеля в эту минуту не интересовали ни перчатки, ни драгоценности, снятые с убитых евреев. Он пришел в этот барак, чтобы вновь увидеть девушку, встреченную на вокзале. Девушку своей мечты… Вот она, стоит возле огромной кучи одежды, сортирует ее согласно полученной от капо инструкции. Лицо ее серьезно, на нем не выражаются никакие чувства – не видно ни страха, ни раздражения, ни усталости. Такое бледное, такое прекрасное лицо…

Тут девушка почувствовала устремленный на нее взгляд, подняла глаза – и увидела коменданта. Френцель шагнул к ней, спросил:

– Как тебя зовут?

– Сельма, – ответила она.

Френцель подошел к ней вплотную. Взял ее ладонь в свою руку, легонько сжал.

– Сельма… Сельма… – повторял он услышанное. – Разве это еврейское имя?

– Я не знаю, – ответила девушка.

– Как оно переводится?

Сельма слегка помедлила с ответом, и Френцель начал стискивать ей пальцы. Сжимал все сильнее и сильнее – и делал это с серьезным лицом, словно был занят нужным делом. Сжал еще сильнее, и девушка вскрикнула от боли. А по лицу коменданта пробежала судорога удовольствия. Девушка выдохнула:

– Тишина! Сельма означает тишина!

Карл Френцель отпустил ее руку, погладил ее как ни в чем не бывало. Сказал:

– Работай хорошо, Сельма.

И вышел.

…А рядом, возле стола с драгоценностями, трудился ювелир Якоб. Работы для него как ювелира пока не было, и его послали в сортировочный барак отбирать золотые изделия. Якоб разбирал кучу вещей, складывая золото с драгоценными камнями отдельно, без камней отдельно, серебро и мельхиор в особые кучки. Он трудился без остановки и вдруг замер. Из груды вещей он выудил обручальное кольцо. Такое знакомое… Он повернул его, посмотрел внимательнее… Нет, сомнений быть не могло – это кольцо делал он сам. Это было кольцо его жены, кольцо Ханны. Но Ханна никогда не снимала кольцо в душе! Она и на ночь не всегда его снимала. Ей нравилось это колечко, сделанное руками мужа. И вот это кольцо лежит здесь, среди сотен чужих вещей. Но это значит… значит…

Внезапно Якоб осознал страшную реальность: кольцо лежит здесь, потому что Ханны больше нет. Ее убили – скорее всего, еще вчера, сразу после приезда. А все эти квитанции, и оркестр, и слова о душе были просто обманом. Ханна мертва… мертва…

Якоб замер, пораженный этой мыслью, потрясенный несчастьем. Вахман Отто, заметивший, что работник сидит без дела, шагнул к нему и обрушил на плечи Якоба удар кнута. Все в лагере боялись кнута Отто – от его ударов оставались шрамы, которые долго не заживали. Однако в эту минуту Якобу было все равно. Он не чувствовал боли, он был равнодушен к ударам вахмана. Его рука сжимала кольцо Ханны… Наконец, после какого-то удара, он осознал, что его бьют, и снова повернулся к разложенным на столе вещам. Снова принялся раскладывать их на отдельные кучки. Но теперь он делал это уже совершенно механически. Он мог бы и не выполнить приказания Отто, мог кинуться на вахмана, чтобы погибнуть от пули. Но оставалась еще маленькая надежда, что Ханна все-таки жива, что ее просто заставили снять кольцо. Надо будет вечером, после работы, сходить в женский барак и проверить. Да, проверить… Утвердившись на этой мысли, Якоб стал работать быстрее.

Между тем, пока вахман сосредоточил свое внимание на Якобе, другой заключенный, сидевший поодаль, незаметно взял со стола могендовид – ту самую звезду на цепочке, которую Бекман нацепил на другого эсэсовца, Вагнера. Отброшенная Вагнером в сторону, цепочка так и валялась на столе. Теперь этот символ иудейской веры, побывавший в руках нацистов, был осквернен. Очистить его мог только огонь. И еврей повернулся к печке и все так же незаметно швырнул могендовид в пылавшее в печке пламя…