*
Действительные события, которые послужили толчком к подготовке нового процесса, были таковы.
14 ноября 1951 года (то есть в тот день, когда Никос произносил на «процессе 93-х» свое последнее слово) радиотехники одного из американских военных кораблей, курсировавших у берегов Греции, засекли неизвестный радиопередатчик, работавший где-то в пригороде Афин. Американское командование немедленно известило об этом полицию, и сообщение это было сочтено таким важным, что министр внутренних дел Рендис, «оторвавшись от срочных государственных дел», в сопровождении отряда полицейских лично выехал на операцию по поимке радиста. Радиопередатчик работал в подвале одного из домов в районе Каллитеи. Когда дом был окружен полицией, господин Рендис предложил радисту сдаться. Радист отказался и начал отстреливаться. После короткой перестрелки (министру он нужен был, конечно, живым) предложение сдаться было повторено, и радист потребовал два часа на размышление. Это требование было удовлетворено. Два часа из подвала не доносилось ни звука. Министр был уверен, что радист уничтожает вещественные доказательства, но это его мало беспокоило: улики ему были не нужны, он сам мог сфабриковать их в каком угодно количестве. Лишь бы этот человек сдался живым, а «расколоть» его — это уже забота асфалии. Однако на исходе второго часа, уничтожив все бумаги и выведя из строя радиопередатчик, радист застрелился. Полиции удалось установить, что его имя было Вавудис, что он осуществлял связь между афинским подпольем и радиостанцией «Свободная Греция». Этого Рендису было достаточно. Вавудис немедленно был объявлен советским офицером греческого происхождения, кадровым разведчиком Коминформа, к испорченному радиопередатчику был для убедительности подобран второй, исправный, а на роль «второго радиста» был выдвинут Аргириадис. И колесо фальсификации завертелось. Вдруг оказалось, что Вавудис «забыл» уничтожить шифровальный код «и кое-какие другие документы», — естественно, компрометирующие КПГ и ЭДА. Такая рассеянность Вавудиса показалась подозрительной даже некоторым правым газетчикам: сомнительно, что опытный конспиратор, покончивший с собой, чтобы не попасть в руки полиции, оставил после своей смерти такие важные улики.
На процессе фигурировали устрашающие фотографии тела Вавудиса, разбросанные в беспорядке бумаги — все это создавало иллюзию достоверности, вполне достаточную для бульварных газет.
Итак, фальшивый код, серия фальшивых радиограмм, два передатчика и показания Аргириадиса — вот и весь арсенал улик, которыми располагало обвинение.
Однако этого оказалось достаточно, чтобы построить леденящий душу детектив о разветвленной сети шпионажа, опутавшей армию, парламент, министерства, во главе которой стоял резидент Коминформа в Греции Белояннис со своим ближайшим помощником греко-советским офицером Вавудисом. Эти двое, по легенде асфалии, с которой охотно соглашалась армейская контрразведка, своими донесениями подготавливали массированный удар красных с севера. Не обошлось и без «русского золота», которое огромными партиями переправляли через границу разные сомнительные личности — их тоже, конечно, удалось обнаружить. Русское золото необходимо было Белояннису для подкупа облюбованных жертв и для финансирования пропагандистских кампаний ЭДА — «прямой креатуры Коминформа».
*
Оптимизм Цукаласа имел свои пределы: перед самым началом процесса он честно сказал Никосу, что если на первом же заседании не удастся добиться прекращения процесса или хотя бы перенесения его на месяц-другой, то смертного приговора избежать будет трудно.
— Вы, Никос, представить себе не можете, в какой сложной обстановке нам придется работать. Об оправдании не может быть и речи.
— Что касается обстановки, то я ее отлично представляю. Толпа у здания суда, народное возмущение, крики «Изменники, к стенке!». Молодчики Гонатаса [12] Главарь греческих фашистов.
при вашем появлении будут лезть к вам с кулаками, а фотокорреспонденты — исправно все это снимать. Но мы ведь с вами люди хладнокровные, нас этой инсценировкой не проймешь.
— Да, да, конечно, — поспешно согласился Цукалас. — Но дело не в этих инсценировках. Дело в другом. Допустим, что мы припрем к стенке их свидетелей, опрокинем их доказательства, — все равно по инерции сработает сам закон триста семьдесят пять. Мне трудно приступать к процессу, заранее зная, каков будет приговор. Поймите, чисто психологически это трудно.
Читать дальше