Валерий Алексеев - Улыбка навсегда - Повесть о Никосе Белояннисе

На сегодня, то есть на 29 марта 1952 года, Цукалас мог считать свой план полностью выполненным: даже если в ближайшее время чаша весов склонится на сторону левых (что весьма и весьма сомнительно), они не смогут упрекнуть его в том, что он сделал не все, что мог. Отношение же его более консервативных (и влиятельных) знакомых сделалось ровнее и уважительнее. Один из них, депутат парламента от крайне правой партии «Греческий сбор», в беседе с Цукаласом даже счел нужным заметить:

— Ну что ж, ты показал этим красным, что значит наша трижды проклятая демократия. Теперь пора с этой демократией кончать.

Беседа была, конечно, строго конфиденциальной, но степень доверия говорила о многом.

Вот почему Цукалас был немало огорчен, когда, закончив поздно вечером свой трудовой и фактически бесплодный день (министра юстиции Папаспиру ему так и не удалось поймать: этот энергичный человек со стремительными движениями обладал уникальным даром исчезать в своем ведомстве бесследно), он натолкнулся в вестибюле министерства координации на пожилого человека в штатском с неуловимо знакомым лицом. Человек направлялся к Цукаласу с явным желанием что-то сказать.

— Простите, — пробормотал Цукалас, пытаясь проскользнуть мимо, — я, право, как-то…

— Господин адвокат, — решительно сказал старик, — замышляется беззаконие, и я не имею права…

Они боком одновременно протиснулись в дверь и оказались на улице.

— Я слушаю вас, — с терпеливым вздохом сказал Цукалас, — вы, собственно, по какому делу?

Он решил, что несчастный случай свел его с родственником одного из его подзащитных.

— Господин адвокат, по воскресеньям смертные казни запрещены… — начал старик.

Цукалас нахмурился.

— Ну, если быть предельно точным, то прямого запрещения нет…

— Есть, господин адвокат, — твердо сказал старик. — Мне это доподлинно известно. Готовится беззаконие…

Внезапно Цукаласа озарило. Вглядевшись в лицо старика, которого по одежде можно было принять за простого уличного попрошайку, он узнал в нем надзирателя, который сегодня утром приводил к нему Белоянниса.

— А, так это вы, — холодно произнес Цукалас. Сейчас он не испытывал даже любопытства: ничего, кроме усталости и раздражения. Черт побери, да кончится это когда-нибудь или нет? — Ну и что же вы имеете мне сообщить?

— Готовится беззаконие, — тупо повторил старик.

— Это-то я уже слышал, — с ненавистью сказал адвокат. — А что-нибудь поновее, поконкретнее вы мне можете сказать?

— Поконкретнее? — переспросил надзиратель.

— Да, да, поновее, поопределеннее, — Цукалас уже начал закипать. — Каждую минуту где-то кем-то замышляются беззакония. Речь идет о группе Белоянниса, не так ли?

Надзиратель кивнул.

— Вы его родственник, друг, сотоварищ? — быстро спросил Цукалас.

Старик долгим взглядом посмотрел ему в лицо. Цукалас несколько смешался. Ну, разумеется, адвокатский тон здесь неуместен. Этот старый тупица может плюнуть и отправиться бог знает куда — в редакцию левой газеты, в посольство, не все ли равно? И на добрую репутацию Ангелоса Цукаласа будет брошена тень.

— Отойдемте подальше, — поспешно сказал Цукалас. — Вы очень неосторожны. Это здание сообщается с министерством юстиции, вас могли увидеть. И потом, что за вид, что за маскарад?

— Маскарад? — Старик горько засмеялся. — Жалованье полгода не плачено, на что жить прикажете, господин адвокат? Чем арестанты питаются, тем и мы. А уж за костюм извините. Это мой действительный вид. Не форму же по улице трепать? Вот, обноски ношу, от старшего сына остались.

— Да, конечно, конечно, — нервно сказал Цукалас. — Все это очень непросто. Но перейдемте к интересующему нас вопросу.

— Не знаю, что вас интересует, господин адвокат, а меня интересует, чтобы был порядок. И чтобы людьми не играли, как в кости.

Старик довольно коротко и толково изложил суть дела. Начальник тюрьмы смещен, старший надзиратель также. Речь идет о «передаче на исполнение». Цукалас выслушал его молча, по-профессиональному терпеливо, только морщился иногда, когда надзиратель повторялся.

— Все это очень важно, очень ценно, — сказал Цукалас задумчиво, когда старик кончил. — И я, конечно, не премину воспользоваться полученными от вас сведениями. Но… последствия лично для вас могут оказаться крайне серьезными: ведь источник этой информации нетрудно будет определить. Иными словами, вы совершаете тяжкий служебный проступок. Как мне прикажете поступить? Не могу же я прямо на вас сослаться?