Валерий Алексеев - Улыбка навсегда - Повесть о Никосе Белояннисе

И сразу же со всей остротой встал вопрос: что делать с пленными? Сдать в полицию? В какую? В ту самую, которой командовал Ксантопулос, сам бывший коллаборационист, а ныне покровитель хитосов? Но проще было отпустить этих подонков на все четыре стороны. Расстрелять их на месте? Это будет объявлено уголовным преступлением. Никос принял решение: в той деревне, где свирепствовали бандиты, устроить над ними народный суд.

— Товарищи, это гражданская война, — сказал кто-то.

…А ведь можно было предвидеть, что она начнется. Когда в 1944 году Национально-освободительный фронт договорился в Ливане с эмигрантами о коалиционном правительстве и в том же 1944 году армия ЭЛАС была передана под командование англичан, — разве не спрашивали рядовые коммунисты у Никоса: зачем? или мы не хозяева положения в Греции? ради единства? с кем единства? с беглым королем? с бросившими страну политиками и генералами? Превращать их во власть, а себя в бунтовщиков без роду, без племени — в то время как сейчас МЫ власть, а они беглецы без роду, без племени? во имя чего? У партизан в руках была вся Греция, а у них — только улица Стадиу в Афинах, от площади Синтагма до площади Омония…

Никос вернулся в Патры через несколько дней. Поздно вечером, отказавшись от охраны (надо было дать людям возможность отдохнуть), Никос пошел в редакцию «Элефтерос Морьяс»: срочно нужна была статья о зверствах бандитов в южном Пелопоннесе. На стенах домов были расклеены свежие объявления. Никос подошел к одному из них, чиркнул спичкой, прочитал, горько усмехнулся: населению Патр предлагалось дать показания «о преступлениях Николаоса Белоянниса» в 1943–1944 годах. Хотя объявление было официальным, его текст местами полностью совпадал с содержанием подметных писем хитосов. Под преступлениями подразумевалось незаконное ношение оружия (это в годы Сопротивления, когда каждый, кто называл себя греком, должен был взяться за оружие!), разрушение общественного достояния (имелись в виду диверсии в тылу немецко-фашистских войск), а также убийства (не только казни цольясов, но даже уничтожение оккупантов приравнивалось к обычным уголовным преступлениям).

Не успела спичка догореть, как из темноты раздался выстрел. Пуля чиркнула по стене и, взвизгнув, отлетела в сторону. Никос отскочил на несколько шагов, прижался спиной к стене, расстегнул кобуру. Между домами метнулись две фигуры. Никос вскинул руку с револьвером, привычно повел дулом вперед — вот сейчас первый из бегущих окажется на фоне белой стены. Но, помедлив, Никос опустил револьвер, вложил его в кобуру, прикрыл полой пиджака…

28 октября 1946 года было создано Главное командование Демократической армии Греции, объединившей партизанские отряды, которые действовали по всей стране. Началась гражданская война.

Когда Стелиос сообщил старшему надзирателю, что его просит немедленно зайти господин начальник тюрьмы, дядя Костас сначала не поверил своим ушам.

— Да ты спятил, наверно, малый! — сказал он, изумленно глядя на Стелиоса. — Со мной такие шутки шутить! Господин Болакис уже три часа как отбыл. Я сам видел, как он садился в машину.

— Никак нет, — пробормотал, переминаясь с ноги на ногу, младший. — Вызывали… Просят немедленно…

С этими увальнями с Лесбоса трудно разговаривать. Мало того, что не разберешь, что они там лопочут на своем полутурецком диалекте, так еще и ужимки эти странные… Вон топчется, как лошадь, пальцами штанины скребет, а голову-то, голову совсем на плечо завалил, будто его параличом перекосило. Губы мокрые, слюнявые, глаза блуждают. Идиот, да и только. Нет чтобы встать перед начальством по стойке «смирно» да доложить как полагается.

— Смотри у меня! — Дядя Костас погрозил ему пальцем и, не торопясь (а куда спешить? слава богу, тюрьма еще не загорелась), пошел через открытый двор к административному крылу — путь для его возраста не близкий.

«Видно, с вокзала завернули», — размышлял по дороге старший надзиратель. Чтобы на субботний вечер господин Болакис задержался на службе — не было еще такого. С утра заглянет, поторчит в кабинете часок для виду — глядь, и след его простыл, и до понедельника увидеть его не надейся: пусть тюрьма набок заваливается, пусть арестанты разбегаются — у господина начальника свои заботы.

Тут дядя Костас остановился: а не связано ли это все с молодчиком из номера второго? Неужели так прихлопнуть его спешат, что ни дня потерпеть не могут? То-то он сегодня горестно так посмеивался, когда с защитником своим говорил. Чувствовало сердце, подсказывало. Так и сходится все: в ночь на воскресенье удобнее вывозить, не ожидает никто, шуму меньше будет. Вот и господина Болакиса к бумагам приставили, и его, старика, беспокоят.