Александр Аннин - Бабушка [журнальный вариант]

— Если ты не переучишься и не будешь писать как все, правой рукой, то тебе в школе будут ставить двойки и ты будешь плохо учиться, — говорила бабушка. — А в футбол можешь, как раньше, играть левой ногой.

Так я и играл потом всю жизнь левой ногой, так и осталась она у меня «основной», толчковой.

— Леушни, садитесь отдельно от всех остальных! — скомандовала воспитательница на следующий день.

И отсадила нас с Левкой Моисеевым за стол в углу. Мы посмотрели друг на друга, как двое людей, которым выпало одинаковое тюремное наказание.

— Давай водиться? — шепнул я Левке.

— Давай, — ответил очкарик.

На нем были все те же очки в черной оправе, с дужкой, перемотанной пластырем, потому что мама его работала медсестрой. И я нутром почувствовал бедность, схожую с нашей.

— Ребята, — верещала Таисья Павловна, — сегодня мы с вами начинаем учить буквы. Может быть, кто-нибудь уже знает какие-нибудь буквы? Поднимите руки!

Я знал весь алфавит наизусть и мог прочитать его на одном выдохе, за десять секунд — Пашка Князев специально брал дяди-Сережины часы с секундной стрелкой и на спор с Ленькой засекал время: уложусь я в десять секунд, как Борзов на стометровке? Я укладывался точь-в-точь.

И я поднял руку, Таисья Павловна поощряюще кивнула, я встал и увидел…

Наискосок от меня, впереди, сидела Иванова, она оглянулась и показала мне язык, и мне почудилось, что потом губы ее прошептали обидное слово: «Леушня!»

И я осознал, что недостоин того, чтобы знать алфавит лучше всех в группе, ведь я хуже других, я — леушня. Я спутался, сбился с дыхания, на котором уже собрался было выпалить весь алфавит автоматной очередью, я мямлил вразнобой: «мэ», «вэ», «тэ», а гласные буквы вообще не пришли мне тогда на ум.

— Молодец, — удивленно покачала головой Таисья Павловна. — Надо же. Садись. А кто-нибудь уже умеет писать буквы?

Я хотел снова вскинуть руку, даже издал какой-то звук, но тут встала Иванова.

— Я умею, — сказала она с таким выражением, что становилось ясно: она еще много чего умеет.

Я понял, что опоздал, и мне снова приоткрылось в тот момент мое будущее: ах, как много раз еще я буду опаздывать в своей жизни, а кто-то — успевать занять мое место…

Потом, на прогулке, я нелепо размахивал ручонками и доказывал девочке Ире, что умею писать не только буквы, но и слова, даже целые предложения, а этот алфавит несчастный я могу отбарабанить за десять секунд, как Борзов… Ира только фыркала и говорила: «Ну и что! Подумаешь. Пятерку воспитательница поставила все равно мне, а не тебе».

Похолодало, взрослые всё повторяли в разговорах: «Октябрьская», «Скоро Октябрьская». Нам перестали разрешать играть в футбол, и лужи подернулись льдом, к тому же дядя Валя перешел во вторую смену, и теперь он по утрам приводил Иру в детский сад, а забирала ее бабушка. Она тетешкалась с Ивановой, присюсюкивала: «Внученька! Ирочка! Солнышко!» Эта низенькая толстенькая бабулька с первого дня своего появления стала водиться с моей бабушкой, и я так понял, что они еще до войны работали вместе на фабрике.

— На Октябрьскую, Сашуля, поедем к папе и маме, — торжественно сообщила мне бабушка.

— И к Кате! Ура! — возликовал я и с той минуты не находил себе места.

— Смотри не заболей, а то не поедем, — говорила бабушка, закутывая меня по самую макушку.

И я на этот раз готов был терпеть все, что угодно!

Было черное, как головешка, дымное морозное утро, мы шли с бабушкой в детский сад — вниз, по улице Тупицына, на ней не было столбов-фонарей, и дорогу нам изредка освещал только падавший на тропинку свет из окон. «На работу конторские люди собираются», — покряхтывала бабушка, плотнее кутаясь в серую вязаную косынку.

И вдруг впереди, там, где перед Гуслянкой был железнодорожный переезд, что-то заворочалось во тьме, будто зверь задвигал лапами, а потом — кто-то большой побежал справа налево с красным, брызжущим искрами факелом, высоко вздымая черные ноги, и судья свистел в свисток, а невидимые зрители ритмично хлопали в ладоши…

— Это паровоз, Саша, — успокаивала меня бабушка, поняв, что я очень сильно испугался.

Так вот он, мой бедный Паровоз из книжки с картинками, который всегда обижали, который всегда был последним в гонках и лежал в больнице с перевязанной трубой! Выходит, это только в книжке так, а на самом деле он большой и сильный, он уверен в себе, он мечет искры и пламя. Опять взрослые дядьки и тетки, сочинившие книжку и нарисовавшие картинки, обманули меня! Нет, у них не получилось меня обмануть, ведь у нас в городе есть настоящий паровоз!