Дороти Паркер - Новеллы

Но шведка все нам растолковала. Эти солдаты были крестьяне и сыновья крестьян и все — из самого нищего края, такого нищего, что страшно подумать. И все из одной деревни. А в соседней деревне произошло вот что: все женщины и дети и даже все старики и калеки отправились в праздник на бой быков. Налетели самолеты и сбросили бомбы прямо на арену, а стариков, и калек, и женщин, и детей было больше двухсот.

Солдаты, сидевшие с нами за столиком, все шестеро, воевали уже свыше года и почти все время находились в окопах. Четверо из них были женаты. У одного был один ребенок, у двоих — по трое детей, а еще у одного — пятеро. С того самого дня, как они ушли на фронт, ни один из них не имел никаких известий от своих близких. Связь была прервана. Двоих обучили грамоте товарищи по блиндажу, но они не решались писать домой. Все они были членами профсоюза, а если член профсоюза попадал в плен, его убивали. Деревня, где остались их семьи, была захвачена мятежниками, и кто мог знать, как поступят они с женщиной, которая получит письмо от мужа, члена профсоюза, сражающегося в рядах республиканской армии. Кто поручится, что они не расстреляют ее за это?

Солдаты говорили, что вот уже больше года они не имеют известий от своих близких. Они говорили об этом без трагизма, но и без напускного хладнокровия и без бравады. Они говорили об этом так, как если бы… Ну, словом, представьте себе, что вы уже год как в окопах, сражаетесь… Уже год, как вы не получаете вестей ни о жене, ни о детях. А ваша жена и дети тоже ничего не знают о вас — живы ли вы, или, быть может, убиты, или искалечены. И вы не знаете, где ваши близкие и кто из них еще жив. И вам хочется поделиться с кем-нибудь, поговорить. Вот так они и делились с нами.

Один из них полгода назад получил известие о своей жене и троих детях.

— Если бы вы только знали, какие у них красивые глаза! — сказал он вдруг. Известие пришло из Франции от его родственника. Тогда еще они все были живы, сказал он, и получали по чашке бобов на день. Его жена не жалуется на голод, писали ему. Одна беда — нет у нее ниток починить одежду, и ребятишки ходят оборванцами. Теперь это мучило его.

— Нет у нее ниток — вот беда, — все твердил он нам. — У моей жены нет ниток, чтобы починить ребятишкам одежду. Нет ниток.

Мы сидели и слушали, а девушка шведка переводила нам их слова. Внезапно один из солдат посмотрел на часы, и все заспешили. Они вскочили и стали звать официанта и что-то торопливо объяснять ему. Потом все по очереди пожали каждому из нас руку. Мы снова прибегли к жестикуляции и постарались объяснить им, что просим взять у нас оставшиеся сигареты — всего четырнадцать сигарет на шесть солдат, уходящих на фронт, — и тогда они снова пожали нам руки. После этого мы все сказали: «Салюд!» Сначала они все шестеро — нам, а потом мы трое — им, и затем они один за другим вышли из кафе — шестеро солдат с усталыми, запыленными лицами, и каждый из них в отдельности казался маленьким и тщедушным, но вместе они были солдатами могучей армии.

Когда они ушли, все примолкли, только шведка продолжала что-то говорить. Она была в Испании с самого начала войны. Она перевязывала раненых и таскала носилки в окопы, а из окопов в госпиталь — с нелегким грузом. Слишком многое прошло у нее перед глазами, и ее не так легко было ошеломить.

Пора было уходить, и, подняв руки над головой, шведка дважды хлопнула в ладоши, подзывая официанта. Официант подошел к нашему столику, но только отрицательно покачал головой и ушел обратно.

Солдаты уже уплатили за наш вермут.

— Детройт на проводе, — сказала телефонистка.

— Алло, — сказала девушка в Нью-Йорке.

— Алло? — сказал молодой человек в Детройте.

— Джек! — сказала девушка. — Милый, какое это счастье — слышать твой голос. Ты не знаешь, как я…

— Ты не слышишь меня? — сказала девушка. — А я слышу тебя так, словно ты здесь рядом со мной. Теперь лучше? Теперь ты слышишь меня?

— С кем вы хотите говорить? — спросил он.

— С тобой, Джек, — сказала она. — С тобой, с тобой. Это Джин, дорогой. О, пожалуйста, постарайся меня расслышать. Это я — Джин.

— Кто? — спросил он.

— Джин, — сказала она. — Разве ты не узнаешь моего голоса? Это я — Джин, дорогой. Джин.

— А, здравствуй. Кто бы мог подумать? Как ты поживаешь?