Дороти Паркер - Новеллы

Вошла горничная с треугольным подносом в руках. На подносе стоял гигантской величины чайный сервиз из блестящего белого фаянса. Каждый предмет этого сервиза имел восьмиугольную форму. Горничная поставила поднос на стол так, чтобы мисс Нойс могла до него дотянуться и вышла из комнаты — робко, как вошла.

— Дорогая Хэлли, — сказала Лили Уинтон, — моя дорогая. Чай… я люблю чай. Я обожаю чай. Но болезнь превращает его в моем желудке в желчь и горькую полынь. Желчь и горькую полынь. Дайте мне лучше чуточку, совсем чуточку вашего чудесного-расчудесного брэнди.

— Так ли тебе это необходимо, дорогая? — спросила мисс Нойс. — Знаешь…

— Ангел мой, — сказала Лили Уинтон. — Это единственное средство от повышенной кислотности.

— Хорошо, — сказала мисс Нойс. — Но не забудь, что у тебя сегодня спектакль. — И она закричала, снова повернувшись к арке: — Мэри! Принесите брэнди и побольше содовой, льда и все прочее.

— О нет, невинная моя, нет, нет, дорогая Хэлли. Сода и лед для меня настоящий яд. Ты что, хочешь заморозить мой несчастный больной желудок? Ты хочешь убить бедную, несчастную Лили?

— Мэри! — заорала мисс Нойс. — Принесите только брэнди и один стакан! — Она повернулась к маленькой миссис Мардек: — А вам что к чаю, крошка? Сливки? Лимон?

— Если можно, пожалуйста, сливки, — сказала миссис Мардек. — И два кусочка сахару, если можно.

— О, молодость, молодость, — сказала Лили Уинтон. — Молодость и любовь.

Вернулась горничная с восьмиугольным подносом, на котором стоял графин с брэнди и большой низкий толстого стекла стакан. От застенчивости горничная отводила глаза в сторону.

— Налейте-ка мне, дорогая, — сказала Лили Уинтон. — Благодарю. И оставьте этот миленький-премиленький графинчик здесь на этом очаровательном столике. Благодарю. Вы так добры ко мне.

Горничная в смятении исчезла. Лили Уинтон откинулась в кресле, держа в руке, затянутой в перчатку, большой толстый стакан, наполненный до самых краев коричневой жидкостью. Маленькая миссис Мардек опустила глаза в чашку, осторожно поднесла ее к губам, отхлебнула глоток и поставила чашку обратно на блюдце. Когда она подняла глаза, Лили Уинтон по-прежнему полулежала, откинувшись на спинку кресла, держа в руке, затянутой в перчатку, большой толстый стакан, — теперь он был пуст и прозрачен.

— Моя жизнь, — медленно произнесла Лили Уинтон, — сплошная грязь. Вонючая грязь. Всегда была грязь и всегда будет. Пока я не стану совсем, совсем старой. О умная мордашка, вы, писатели, и не знаете, что значит борьба за жизнь.

— Но, право, я не… — начала миссис Мардек.

— Писать, — сказала Лили Уинтон, — писать, располагать красиво одно слово подле другого! Какое счастье! Какой благословенный покой! О покой, о мир! Но, думаете, эти негодяи снимут пьесу, пока она приносит им хоть грошовый доход? О нет. Усталая, больная, я все равно должна тянуть эту волынку. О дитя, дитя, берегите свой драгоценный дар. Благодарите за него бога. Это величайшее счастье. Единственное счастье. Писать!

— Дорогая, я же объяснила тебе, что крошка ничего не пишет, — сказала мисс Нойс. — Неужели до тебя не доходит? Она жена своего мужа.

— Ах да, она ведь мне сказала. Она сказала, что пережила необыкновенную страстную любовь, — сказала Лили Уинтон. — Любовь в молодости. Это величайшее счастье. Единственное счастье. — Лили Уинтон схватила графин, и снова толстый низкий стакан стал коричневым до краев.

— Когда ты сегодня начала, дорогая? — спросила мисс Нойс.

— О, не брани меня, душечка. Лили была послушной, совсем послушной, хорошей девочкой. Я долго, долго-предолго не вставала. И, хотя меня томила жажда и внутри все горело, я выпила только после завтрака. «Это за Хэлли», — сказала я. — Она поднесла стакан ко рту, медленно опрокинула его и поставила пустой обратно.

— Ради бога, Лили, — сказала мисс Нойс. — Держи себя в руках. Ведь ты сегодня вечером играешь в театре, моя радость.

— «Весь мир — театр, — сказала Лили Уинтон, — в нем женщины, мужчины, все — актеры. У них свои есть выходы, уходы, и каждый не одну играет роль. Семь действий в пьесе той. Сперва — младенец, блюющий с ревом на руках у мамки…»

— Как пьеса? Имеет успех? — спросила мисс Нойс.

— О, отвратительно, — сказала Лили Уинтон. — Отвратительно-преотвратительно. А что не отвратительно? Что не отвратительно в этом ужасном-преужасном мире? Ну скажи. — Она потянулась за графином.

— Послушай, Лили, — сказала мисс Нойс. — Прекрати это. Слышишь?