Дороти Паркер - Новеллы

— Входите, входите, крошка. Входите, малютка, — сказала она. — Снимайте свой жакетик. Господи, да в этом платье вам дашь лет одиннадцать, не больше. Присаживайтесь здесь со мною рядом. Чай сейчас подадут.

Миссис Мардек присела на обширный, опасно низкий диван; она не умела откидываться на подушки и сидела выпрямившись, словно аршин проглотив. Места между ней и хозяйкой хватило бы еще на шестерых таких, как она. Мисс Нойс, положив ступню одной ноги на колено другой, развалилась на диване и смотрела на миссис Мардек.

— Я совсем разбита, — объявила мисс Нойс, — лепила до потери сознания всю ночь напролет как одержимая. Совершенно выдохлась.

— О, что же вы лепили? — воскликнула миссис Мардек.

— Да Еву, — сказала мисс Нойс. — Я всегда леплю Еву… А кого еще лепить? Вы должны как-нибудь попозировать мне, крошка. Вас будет приятно лепить. Да-а, вас будет очень приятно лепить, моя крошка.

— Но я… — сказала миссис Мардек и остановилась. — Во всяком случае, большое спасибо.

— Не пойму, где же Лили, — сказала мисс Нойс. — Она обещала прийти пораньше… Правда, она всегда обещает. Вы будете от нее в восторге, крошка. Это редкая женщина. Редкий человек. И чего только она не вынесла, через огонь и воду прошла. Боже, сколько ей пришлось пережить!

— Из-за чего? — спросила миссис Мардек.

— Из-за мужчин, — ответила мисс Нойс. — Мужчины; вечно ей попадались какие-то ничтожные. — Мисс Нойс мрачно уставилась на носок своей плоской лакированной туфли. — Куча паразитов! Все они паразиты. Бросали ее из-за первой попавшейся шлюхи.

— Но… — начала миссис Мардек. Нет, она, видимо, ослышалась. Как же так? Лили Уинтон великая актриса. Великая актриса — это всегда романтика. А романтика — это эрцгерцоги и кронпринцы, дипломаты с сединой на висках и стройные загорелые беспутные младшие сыновья пэров. Это жемчуга и изумруды, шеншеля и рубины, красные, как кровь, пролитая за них. Это — юноша мрачного вида, сидящий под заунывно жужжащим вентилятором среди полной ужасов индийской ночи и изливающий свою душу в письме к женщине, которую он видел лишь однажды. Изливающий свою исстрадавшуюся душу прежде, чем приставить к сердцу револьвер, который лежит рядом на столе. Романтика — это златокудрый поэт, чье мертвое тело, лежащее ничком, носят морские волны, в то время как в кармане у него лежит последний великий сонет к женщине с каменным сердцем. Это — отважные, прекрасные мужчины, живущие ради женщины и умирающие за женщину, посвятившую себя искусству, в чьем сердце и взоре они не находят ничего, кроме сострадания.

Куча паразитов. Ползают за шлюхами; эти последние сразу, хотя и не очень отчетливо, представились миссис Мардек в виде муравьев.

— Но… — начала маленькая миссис Мардек.

— Она отдавала им все свои деньги, — заявила мисс Нойс. — Она так всегда делала. А если не отдавала, они сами у нее забирали. Забирали все до последнего цента, а потом плевали ей в лицо. Ну теперь я ее, кажется, немного научила уму-разуму. О, звонок… Это Лили. Нет, сидите, крошка. Ваше место здесь.

Мисс Нойс поднялась и направилась к арке, которая отделяла гостиную от холла. Проходя мимо миссис Мардек, она вдруг остановилась, взяла гостью за округлый подбородок и быстро поцеловала в губы.

— Не говорите Лили, — чуть слышно шепнула она.

Миссис Мардек была озадачена.

Чего не говорить Лили? Неужели Хэлли Нойс могла подумать, что она способна выболтать Лили Уинтон странные откровения о жизни актрисы? Или она имела в виду… Но у миссис Мардек больше не было времени раздумывать. Лили Уинтон стояла на пороге.

Она стояла, опираясь одной рукой о деревянную резьбу арки, изогнув тело, в такой точно позе, как перед выходом на сцену в третьем акте ее последней пьесы, и точно так же полминуты, как там.

«Ее везде узнаешь, — подумала миссис Мардек. — О да, везде. Или по крайней мере скажешь: «Эта женщина чем-то напоминает Лили Уинтон». Ибо при дневном свете Лили Уинтон выглядела несколько иначе. Фигура ее казалась более грузной, более массивной, а лицо… — лицо было таким мясистым, что излишки свисали с широких, энергично очерченных скул. А ее глаза, эти знаменитые темные, бездонные глаза. Да, они, конечно, были темные и бездонные и лежали в складках кожи, словно в гамаках, ни к чему не привешенных, потому что вращались совершенно свободно во все стороны. И белки глаз, хорошо видные, были все в тонких алых прожилках.

«Наверное, свет рампы ужасно утомляет глаза», — подумала маленькая миссис Мардек.