Арчибальд Кронин - Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы (сборник)

Я почувствовал себя немного лучше, у меня и правда отлегло от сердца, после того как я покопался в себе, и когда мы добрались до Мэйбелле, я перед лицом встретившей нас Хозяйки был полон привычного самообладания.

– Итак, ты снова дома и в безопасности, Даниэль. Время провел хорошо?

– Великолепно, Хозяйка, спасибо!

Я постоял рядом, пока он в общих чертах отчитался о нашей программе.

– Ах так, – с довольным видом повернулась она ко мне. – И он, кажется, не слишком устал?

– Я был очень осторожен, – рассудительно сказал я, поощренный ее отношением ко мне, мягким и чуть ли не любезным; возможно, Дэвиган наконец отстанет от меня.

– Ну, теперь тебе в кровать, – сказала Хюльда, беря его за руку. – Пошли. Мама делает покупки в деревня, поэтому я тебя положу. – Уходя, она обернулась. – Горячий кофе в ваш фляжка, Herr доктор.

Конечно, так долго не продлится – я всем своим нутром чувствовал, что впереди буря, но пока я ощущал себя чуть ли не членом семьи.

К концу недели столбик наружного термометра пополз вверх, а в субботу, под серым и влажным небом зашевелился фён, этот мягкий, влажный невротический ветер, ненавидимый швейцарцами. В Швейцарии есть два ветра – биза, который несется с Лак-Леман [218] Женевское озеро. к Женеве и пробирает вас до мозга костей, и фён, который поднимается время от времени, дует повсюду, еще пуще, чем биза, превращая вас в промокшего сварливого сморчка, выпотрошенного и безвольного. Вокруг Мэйбелле пятна грязного снега лишили пейзаж красоты, по улицам расползлась слякоть, а с побитых сосен безостановочно закапало. Короче говоря, ужасный день, разве что вполне подходящий для нашей цели. Вне всякого сомнения, этим субботним днем все завсегдатаи «Пфеффермюле» соберутся там у очага на просушку.

Осмотрев Даниэля в то утро, я был менее склонен выполнять данное ему обещание; а вообще, если бы я знал, что за сущий ад ожидает меня тем же вечером, я бы прикрыл все это дело. Но Даниэль напомнил мне об обещании, а кроме того, у меня была своя цель в этом мероприятии. Потакая мальчику с его шахматами, я рассчитывал сегодня заполучить от него недостающую информацию. Поэтому, когда он отдохнул после Mittagessen , я посадил его в наш «универсал» и тихонько поехал. На худой конец, я мог бы сказать Хозяйке, что мы решили покататься. Что касается миссис Дэвиган, то мы почти не разговаривали. Даниэль поспал и был в своем обычном болтливом настроении, благодарный за то, что я взял его с собой, и немного взволнованный.

Теперь он уже не был на подъеме, хотя еще держался, просто появился маленький просвет – красные клетки в его крови были получше, чем когда я впервые сделал подсчет, но эти проклятые белые тельца снова атаковали его. Пытаясь как-то ему помочь, я еще более привязался к нему.

– Надеюсь, я не подведу вас, Лоуренс, – сказал он, когда машина пробиралась через деревню.

– Не думай об этом. Просто наслаждайся игрой.

– О, конечно. Я люблю хорошее жесткое соперничество.

– Жаль, что от меня так мало пользы. Одно из преимуществ возвращения домой – ты возобновишь свои игры с Дингволлом.

– Да… полагаю, – сказал он не очень уверенно.

Я припарковался возле «Пфеффермюле», где сегодня был целый арсенал старых велосипедов, предпочитаемого местными жителями вида транспорта, – это означало, что таверна полна. Мы вошли, встреченные теплым духом испарений от мокрой одежды и запахом от выпитого «Grüssgotts». К лечебнице Мэйбелле, как я уже не без гордости отмечал, в деревне относились с уважением, что автоматически распространялось и на меня, пусть моя личность тут была малоизвестна. Я выбрал столик у окна, подальше от раскаленной печи, и заказал пиво и яблочный сок. Да, насколько я мог судить, все были на месте; Беммель, человек, который был нам нужен, бывший учитель и лидер этого сборища, Шварц, инспектор рыбнадзора, Миндер, гробовщик, свободный от работы на сегодня, несколько соседских фермеров и, конечно же, Бахманн, хозяин таверны, наряду с приличным скопищем местных завсегдатаев.

Беммель, в общем-то человек образованный, чем и объяснялось, что он тут за главного, был довольно-таки странным произведением природы. Чуть ли не карлик, толстый, неуклюжий, неопрятный и невероятно волосатый, с желтоватой бородой, захватившей все лицо, от которой были свободны лишь два его маленьких острых глаза, он мог вполне сойти за натурального битника или за самого старшего из семи гномов. На нем был грязный вязаный коричневый джемпер, на голове вязаная шапочка, из обрамленного зарослью гнезда рта торчала полувыкуренная незажженная сигара. Этот хорошо пережеванный огрызок, часами удерживавшийся между челюстями, считался в сельских кантонах престижным символом швейцарского мужчины. В такой экипировке, в цветной кантональной шапочке, сдвинутой далеко на затылок, он мог выполнять самую черную работу – сгребать снег или грязь, разбрызгивать себе под ноги жидкое удобрение из шланга, выгружать кучи навоза или играть на колокольчиках – и все же оставаться при этом свободным человеком, с правом голосовать, чего женщины лишены, то есть быть настоящим полноценным швейцарцем, сознательно считающим себя прямым потомком мифического Вильгельма Телля.