Вивьен Огилви - Невидимки за работой

Гарстенг сделал попытку прервать его:

— Одну минутку, мистер Купферстечер! Когда вы заговорили о субсидии, я…

— Об этом не беспокойтесь, сэр, все будет в порядке. Вас удивляет, что я так сразу придумал новые формы для вашей работы? Скажу, не хвастая: именно такие умы, как мой, и создали американский бизнес. Вы можете больше ни о чем не заботиться, Гарстенг, думать буду я. Теперь дальше: сюда придется командировать сотрудника ФБР, и он будет тщательно следить, чтобы в вашей литературной продукции не было никакого антиамериканского уклона. Разумеется, и прошлое всех ваших писателей будет проверено, для того чтобы преимуществами этой колонии могли пользоваться только подлинные демократы. Кстати, название ее надо будет изменить — придумаем такое, которое будет более определенно указывать на культурный характер нашего начинания. Ну, например, «Фонд имени Лонгфелло и Шекспира». Таким образом, мы подчеркнем сотрудничество обеих наших стран. Затем я считаю, что следует предоставить какое-то количество мест писателям других демократических стран, чтобы они имели возможность проводить здесь некоторое время: в первую очередь, конечно, американцам, ну и писателям Западной Германии, Италии, Японии, а может, и некоторым другим. Постоянное помещение и щедрую стипендию мы предоставим писателям из-за железного занавеса, которые пожелали вырваться на свободу.

Гарстенг снова хотел было вставить слово, но Купферстечер отмахнулся от него.

— Вот, пожалуй, и все самое существенное. Это для начала. Об остальном потолкуем позже. Ну, я рад, что мы договорились. Уверен, что наша совместная работа будет весьма плодотворна. А теперь, если вы будете так любезны и укажете мне нашу комнату, я лягу спать.

Измученный Гарстенг проводил американца в его комнату и вернулся к себе. С очень слабой надеждой открыл он дверь в спальню. Она была пуста. Почему Софи не захотела понять, в каком он затруднительном положении, и капельку подождать? Самолюбивая злючка, только о себе и думает! Он так ее баловал: ценные подарки, поездки на континент и все такое. Ну что ж, если ей милее этот нищий Халлес, пусть убирается к нему, и чёрт с ними обоими! Пожалуй, теперь, когда перед ним открываются такие грандиозные перспективы, все равно пора развязаться с этой девчонкой.

Он лег в постель и потушил свет. Жирный куш от американского комитета — вещь хорошая, но, похоже, что этот Купферстечер намерен все взять в свои руки. И что еще скажет на это Клигнанкорт?

Скоро мысли его заволокло винными парами, и в этом тумане вставали безобразные картины, отголоски сегодняшнего вечера, столь богатого событиями. Видения обгоняли друг друга, расплывались, все более спутанные и неясные. Люди вскакивали, хрипло провозглашали тосты, а голос Купферстечера скрипел и скрипел, как монотонный аккомпанемент. Чудовищно большие лица то приближались к нему вплотную, то отодвигались. Уэлтон, Халлес, Софи, мисс Каспидор… И опять Уэлтон, Халлес, Софи, мисс Каспидор. Потом Халлес вскочил на стол и стоял, прямой и огромный, а все вокруг орали: «Лонгфелло! Лонгфелло! Лонгфелло!» Он на глазах постепенно менялся — вот уже кости его стали видны, он превратился в скелет… Потом это был уже не Халлес, а Эйфелева башня. Чувство глубочайшего облегчения охватило Гарстенга, и вдруг он очутился на верхней площадке этой башни рядом с Купферстечером. Они бросали через перила целые пачки белых листовок и смотрели, как они летят вниз, на толпу крохотных, как муравьи, человечков, теснившихся на карте Европы… Летят, летят… бесшумно кружась и порхая, опускаются все ниже и ниже. А в воздухе блаженная тишина и свежесть.

Полоса лунного света протянулась из окна и ударила в лицо Гарстенгу. Он отвернулся к стене, и щека его нашла прохладное, местечко на подушке.

В эту ночь луна заливала светом всю южную Англию. Фасад Клигнанкорт-холла, ослепительно белый на фоне лесистого холма, казался легким и призрачным, как изображение на экране, — можно было подумать, что он имеет только два измерения. А под ним белой пеной разливался парк, в котором выделялась только сверкающая гладь озера да причудливые темные силуэты деревьев и их тени — совсем как фрукты и кусок льда в пломбире.

Тишину нарушила воркотня мотора. Автомобиль, свернув с главной улицы Плэдберри в тот момент, когда часы на колокольне пробили половину второго, поднялся вверх по холму, неся перед собой свои желтые фары, как тускло горящие церковные свечи, въехал в парк, затем промчался по аллее и, обогнув спящий дом, подкатил к нему сзади.