Уильям Моэм - Герой

– Не думаю, что совершил что-то из ряда вон выходящее. – Младший священник потупился.

– Это так благородно! Вы и представить себе не можете, как много это значит для бедной обманутой девушки.

– Меня возмутило бессердечное поведение капитана Парсонса, но я давно люблю ее, миссис Джексон.

– Я знала это, знала! Когда видела вас вдвоем, говорила Арчибальду: «Какая хорошая получится пара!» Уверена, вы заслуживаете ее больше, чем это никчемное существо.

– Хотелось бы, чтобы и она так думала.

– Я пойду и поговорю с ней. Думаю, она должна согласиться. Вы повели себя как рыцарь, бросившийся спасать прекрасную деву, мистер Драйленд. Вы настоящий христианский святой.

– О, миссис Джексон, вы вгоняете меня в краску.

Новости распространились, как пожар, и, по общему мнению, младший священник совершил выдающийся поступок. Ни один языческий герой или христианский мученик не проявил бы большего великодушия. На пьедестал, где не так давно стоял Джейми, возвели мистера Драйленда. Он стал человеком часа, и благодаря его смелости каждый ощущал себя более благородным, более чистым. Младший священник со спокойным удовлетворением принимал похвалы, скромно возражая, что ничего такого не сделал. На Джеймса он теперь смотрел снисходительно, Мэри выказывал нежность, почтение, покорность. Будь он архиепископом, ему не удалось бы вести себя с большим тактом и мужеством.

– Мне все равно, кто и что говорит! – кричала миссис Джексон. – Уверена, он стоит десятка капитанов Парсонсов! Он скромнейший и благороднейший человек. С какой постной миной капитан Парсонс слушал, когда кто-то говорил ему, что он храбрец. Он высокомерен и тщеславен!

Но в Примптон-Хаусе сватовство мистера Драйленда восприняли с испугом.

– А если она согласится? – озабоченно спросил полковник Парсонс.

– Она никогда не согласится.

Майор Форсайт предложил поставить в известность Джеймса, чтобы вызвать у него ревность.

– Я скажу ему, – пообещала миссис Парсонс.

Она дождалась удобного момента и, оставшись наедине с сыном, вдруг нарушила долгую паузу, заполненную вязанием.

– Джеймс, ты слышал, что мистер Драйленд сделал предложение Мэри?

– Она согласилась? – равнодушно спросил Джеймс.

– Джеймс! – негодующе воскликнула миссис Парсонс. – Как ты можешь задавать такой вопрос? Или ты не уважаешь Мэри? Ты должен знать, что она всегда будет верна тебе.

– Я предпочел бы, чтобы она вышла замуж за младшего священника. Думаю, они очень подходят друг другу.

– Тебе не обязательно оскорблять ее, Джеймс.

Напряженность между Джеймсом и родителями не только не уменьшалась, но нарастала. Стена, постепенно разделившая их, теперь уже казалась несокрушимой, а совместными усилиями они добавляли ей прочности. При всех их разговорах, казалось, присутствовал злобный дьяволенок, не позволяющий им понимать друг друга. Они словно говорили на разных языках. Несмотря на взаимную любовь, они стали совершенно чужими; каждый смотрел на все по-своему.

Парсонсы всю жизнь прожили в искусственном мирке. Плохо образованные, как и большинство их современников, принадлежащих к такому же кругу, они не получили знаний, необходимых даже для того, чтобы терпимо относиться к чужому мнению. Нужно очень многое, чтобы осознать собственное невежество, но эти добрые люди были весьма далеки от этого. Они чувствовали: для того чтобы занять в споре определенную позицию, знать больше им не нужно. Отличаясь догматизмом и крайней узостью кругозора, они стремились выполнить свой долг, не понимая толком, что это означает. Они ходили по узкому кругу, придерживаясь ложных идеалов и отвратительных предрассудков, возводя – во имя любви к Богу – ненужные препятствия на своем пути и не сомневаясь в том, что их путь – единственно правильный, тогда как все прочие ведут в ад. Сами они никогда не создали никакой идеи, не совершили по собственной инициативе ни одного поступка, действовали и думали в соответствии с правилами, установленными в обществе, которому принадлежали. Их следовало бы считать не живыми существами, а догматическими машинами.

Джеймс, выйдя в мир, быстро понял, как много в нем такого, о чем ранее он не подозревал. Он напоминал моряка, оказавшегося в море в игрушечной лодке: парус использовать нельзя, такелаж закреплен накрепко, руль неподвижен. Свежий ветер нового мира быстро изгнал из его головы убеждения, казавшиеся незыблемыми. Он обнаружил в себе любопытство и страсть к авантюрам, ведущие его навстречу опасностям. Неведомые ему прежде интеллектуальные просторы зачаровывали и ужасали. Он жадно читал, многое видел, вселенная расширялась перед ним, как захватывающая игра. Знание приобщает человека к окружающему его миру. Джеймс находил жизнь все более интересной, красивой и сложной. Обретя ни с чем не сравнимое чувство свободы, он испытывал душевный подъем. Прошло не так уж много времени, и Джеймс, с ужасом оглядываясь на свое прошлое, понял, что находился в плену у невежества, из которого чудом вырвался.