Ибрагим Аль-Куни - «Осень в горах» Восточный альманах. Выпуск седьмой.

Уже в первый год пребывания в профессорской должности, несмотря на поглощенность новыми заботами, Сенковский кладет начало знаменитому циклу своих «Восточных повестей»: Двадцати трех лет он опубликовал на страницах альманаха «Полярная звезда» самое раннее творение в этом жанре, созданное им на уровне зрелого филологического мастерства, представляющее не часто встречающийся и ныне сплав науки и литературы — «Бедуин. (С арабского) ». В следующем 1824 году «Полярная звезда» поместила вторую повесть «Витязь буланого коня. Арабская касыда. (С арабского) », вызвавшую восторженные слова Пушкина в одесском письме от 8 февраля, обращенном к его другу, редактору альманаха и будущему декабристу А. А. Бестужеву: «Арабская сказка прелесть: советую тебе держать за ворот этого Сенковского». Роковой для «Полярной звезды» 1825 год отмечен появлением в ней уже трех произведений, продолжающих цикл. Это «Деревянная красавица. (С татарско–азербайджанского наречия) », «Истинное великодушие. (С арабского) » и «Урок неблагодарным. (С персидского) ». По поводу столь сильного продвижения академик И. Ю. Крачковский говорит: «Трудно отделаться от предположения, что именно отзыв Пушкина усилил энергию Сенковского в избранном направлении» (статья «Источник «Витязя буланого коня» и других восточных повестей Сенковского», Труды ВИИЯ, № 2, 1946, с. 5). Однако прежде всего в статье нельзя найти свидетельство тому, что мнение Пушкина стало известно Сенковскому, и сомнительно, что редактор без особой необходимости сообщил автору, одному из многих, с кем он был связан чисто должностными отношениями, отрывок из личного письма. Более того, блистательному пришельцу, перед которым так сразу распахнулась дверь столичного университета, следует ли знать о частной переписке члена тайного общества с поэтом, удаленным прочь от державных берегов Невы? Скорее можно думать, что пушкинская оценка особенно расположила Бестужева к произведениям, которые предлагал ему для печати Сенковский, он старался создать для них «режим наибольшего благоприятствования». Нужно иметь в виду и другое обстоятельство, которое вытекает уже из самого характера творца «Восточных повестей»: рано осознав свою одаренность и обладая необыкновенной трудоспособностью, он проникся высокой целеустремленностью и, мужая от одного счастливого свершения к другому, все более твердо приобретал веру в свои возможности. Зная себе цену, он становился все более равнодушен к чужим суждениям о нем — увы, это могло относиться и к слову Пушкина, которого в описываемые годы, занятый своим путешествием, а позже арабско–турецкими лекциями и востоковедными этюдами, будущий «Барон Брамбеус», вполне вероятно, знал понаслышке, тем более что поэт находился далеко от столицы.

Одухотворенность стремила Сенковского все дальше. 1828 год принес ему обнародование еще двух повестей: «Северные цветы» Дельвига напечатали «Бедуинку», «Альбом Северных муз» — «Смерть Шанфария»; оба произведения — дальнейшие переводы с арабского. Спустя два года в тех же «Северных цветах» появилась последняя повесть из основного цикла: «Вор. (С арабского) ».

К этим трудам примыкают «Антар», увидевший свет в «Новоселье» за 1833 год, и «Поэзия Пустыни, или Поэзия Аравитян до Магомета», помещенная в «Библиотеке для чтения» пятилетием позже. Первый образец представляет собою завершающее звено и высшую точку той эволюции в востоковедно–литературном творчестве Сенковского, которая постепенно и необратимо нарастала, а начиная с «Бедуинки» убыстрила свое движение: речь идет о все большем отходе от строгого следования восточному подлиннику в сторону свободного повествования на основе содержания источника,. когда от свершения к свершению перевод сменяется обработкой, а последняя — фантазией на тему оригинала. «Антар» и был такой фантазией, изощренно красивой поэмой в прозе на восточный сюжет. «Эта повесть не перевод с арабского и не заимствована из известного арабского романа «Антар», а оригинальное создание в духе арабской поэзии», — стоит в примечании к произведению («Собрание сочинений Сенковского», т. I. СПб., 1858, с. 321). Романтический шедевр, в котором нерасторжимо слились знания ориенталиста первой величины и талант заметного литератора своего века, вдохновил Римского–Корсакова на создание одноименной симфонии, в программе которой доныне звучат слова Сенковского. Второй этюд — «Поэзия Пустыни» — это уже нечто другое. Перед нами строгий, но живой филологический очерк, насыщенный фактами и, — что более важно в науке, но не всегда в ней встречается, —собственными раздумьями над избранным предметом. На последних лежит печать особой свежести, поэтому они и теперь не утратили своего значения — особенно выразительны те, где автор дает оценку европейским переводам древнеаравийской поэзии. Не именно ли эти суждения вместе с другими, вышедшими из–под того же пера в более ранние годы, внушили И. Ю. Крачковскому его слово о том, что «даже отдельные мысли Сенковского на арабистические темы, его «мелкие замечания», по словам Розена, заставляют задумываться и теперь, хотя они часто скрыты завесой ярких фраз «дерзкого, талантливого и насмешливого литературного скептика» (И. Ю. Крачковский. Избр. соч., т. 5, М–Л., 1958, с.77), не они ли? При всей своей самостоятельности «Поэзия Пустыни» представляет не замкнутую статью, а развернутое научное введение к переводу одного из сокровищ доисламского стихотворчества — знаменитой «моаллаки» Лебида. О качестве последней работы как арабистического свершения И. Ю. Крачковский отзывается следующим образом: «Она («Моаллака» Лебида, — Т. Ш.) представляет фактически перевод, выполненный с предельной точностью» («Источник «Витязя буланого коня» и других восточных повестей Сенковского», с. 26–27).