Андрей Дугинец - Боевое задание

Ни в будке, ни возле парома, ни даже в огромной долбленке паромщика, которая обычно служила предметом раздора мальчишек, потому что с нее хорошо удить рыбу, — нигде никого не было. Став на середине парома, Гриша прислушался к далекому гулу мотора. Решил, что летит немецкий самолет. Ну это не беда. Самолеты летят на фронт. Каратели появятся не с неба. Такого еще не бывало. Глянул вниз по течению и невольно залюбовался. Стырь, уходя вдаль, делился на три рукава и, казалось, все расширялся. Между этими рукавами были большие острова, на которых могла бы поместиться целая деревня, если бы их не заливали паводки. Козырьком приложил руку к глазам, чтобы солнце не мешало рассматривать ближний остров, на котором однажды Гриша со своим и с Тимкиным отцом провел самую интересную ночь в своей жизни. Показалось, что на острове до сих пор невидимо живут замечательные легенды, которые у костра рассказывал Тимкин отец, партизан гражданской войны. Эх, туда бы теперь хоть на минутку…

И только подумал об этом, как из-за острова выплыл катер и вся река словно задрожала от надсадного рева мотора. За ним показались еще два.

Так вот что он принял за гул самолета! Бежать, бежать, сообщить людям, что немцы едут не оттуда, откуда их ждут. И он стремглав бросился к селу.

Но что сталось с ногами — они были горячими и тяжелыми. Ему казалось, что он не бежит, а только семенит на месте, как годовалый ребенок. И как назло, на огородах за селом ни души. Увидев понуро бредущую по крайнему огороду собаку, Гриша закричал во весь голос, будто собака могла передать дальше:

— Тикайте, немцы! Немцы! На катерах немцы!

Испуганно поджав хвост, серая собачка убежала, Гриша опять закричал. Но понял, что никакого крика у него не получается. От волнения голос перехватило, и он только шипит.

И вдруг увидел у крайнего дома женщину с ведрами на коромысле, удивленно смотревшую на него, бегущего прямо по грядкам. Гриша приостановился, взмахнул руками в сторону реки и закричал:

— Тетя, немцы на катерах! По речке каратели подплывают!

Женщина в испуге уронила коромысло с ведрами и убежала в дом. Даже соседям не сообщила, так испугалась.

— Шалопутная! — бросил Гриша со злостью и через ее двор помчался на улицу.

Пробегая мимо опрокинувшихся ведер, он вдруг схватил одно большое, цинковое, другой рукой прихватил коромысло и на бегу начал бить коромыслом в дно ведра и кричать одно только слово:

— Фашисты! Фашисты!

Из двора старосты наперерез ему выскочил парень в розовой рубахе с засученными рукавами.

— Чего орешь, дурной! — закричал он и выхватил ведро. — Что они тебя, резать собираются?

Видя, что с таким верзилой не справиться, Гриша бросил ему под ноги коромысло и убежал, снова крича и показывая уже выбегавшим за ворота людям в сторону реки, где все страшней ревели моторы.

Наконец на одном конце села ударили в рельс, и тут же отдалось на другом. Закричали, заголосили женщины, заскрипели, затарахтели брички. Улица сразу же заполнилась подводами, тележками, людьми, бегущими с узлами, с детьми на руках. Все село через огороды двинулось в лес.

А Грише еще далеко было до тетиного дома — она жила на другом конце. Как же он ее подвел! Бедная тетя! Что она теперь делает! Ведь она, конечно, ждет его. У нее и своих бед, а тут еще он.

Гриша бежал изо всех сил. Сердце его, казалось, вот-вот вырвется из груди. А улица уже опустела. Шум убегающих людей паводком уходил за село. Только одна лошадь, запряженная в бричку, вырвалась из какого-то крайнего двора и неслась посередине улицы, как будто ее укололи.

«Взбесилась!» — подумал Гриша и хотел посторониться, чтоб не сбила, как вдруг узнал своего гнедка и только теперь заметил длинный кнут, который хлестал коня то справа, то слева. Отбежав на обочину, Гриша увидел тетю Нину, сидевшую на бричке и отчаянно гнавшую коня. Заметив племянника, тетя закричала что-то бессвязное, пытаясь остановить осатаневшего коня. Но Гриша сумел ухватиться сзади за бричку и влезть. Пробравшись на передок, он перехватил вожжи у тети, которая безуспешно пыталась повернуть коня то в один, то в другой проулок в сторону леса. Когда он взял вожжи, тетя обхватила его обеими руками, прижалась и зарыдала, содрогаясь всем телом. Она так крепко его держала, будто бы только что выхватила из огня, спасла от неминуемой гибели и все еще не верила в это.

На середине села, против дома с ослепительно белой крышей, дорогу перегородил длинный стол, накрытый белой скатертью. Возле стола топтался усатый мужчина в красной рубахе до колен. Это был староста. А вся его семья суетливо бегала от дома к столу. Кто тащил скамейки, стулья, табуретки, кто нес миски с едой, кто — тарелки и все, что необходимо для застолья.