Юрий Куранов - Пир на заре

Матери смотрят на них из окон или с крыльца и так, ради приличия, окликивают и бранят.

Обед. Скипятили бабы чай с медом. Пьем. И трудно разобраться, то ли чай сеном пахнет, то ли сено пахнет медом.

За неделю до свадьбы бросила Павла Леньку и ушла из лестранхоза с Кондратом Верстой, нанявшись косить травы в дальний колхоз. К вечеру того же дня голубые Ленькины глаза потемнели от водки. Возвращаясь по бревенчатой дороге в лестранхоз, Ленька так гнал машину, что бревна визжали, раскатываясь по закаменевшей от зноя земле. Не убавив скорости на повороте, он сбил девочку с лукошком черники.

На дальних лугах, потонувших в малиновой пене кипрея, застала Павлу весть о том, что Леньку посадили.

Павла перестала косить. Прошла к шалашу. Бережно положила косу в траву и надела сапоги.

Все до словечка слышавший Кондрат швырнул свою косу в сторону так, что она вполнеба блеснула лезвием, обернулся и молча смотрел вслед уходившей.

Наша деревенька лежала на ее пути. На следующий день Павла и зашла к соседке напиться. Глаза у Павлы были такие же голубые, как и у Леньки; щуря белые длинные ресницы, она спросила:

— Ленька-то, поди, уж в Костроме?

— Третьего дня увезли, — ответила соседка, помолчала и спросила: — Кондрата куда же дела?

— Косит, сатана.

Павла села на землю, сняла сапоги, склонила голову, развязала косынку и уронила на колени облако белых искрящихся волос.

— Чего же ты теперь за ним идешь, или раньше не разглядела? — спросила соседка жестко.

Павла собрала волосы, повязала косынку, встала и, не глядя, ответила:

— Тюрьма не могила, было бы кому ждать, так выдюжит.

Она сняла пояс, связала сапоги, перекинула их через плечо и ушла не попрощавшись.

Весь день паук ткал в травах. К вечеру между высокими листьями травы уже колыхался густой клубок, висящий на длинных крепких растяжках.

С рассветом пришла в паутину роса. С восходом установился в паутине луч света, и тонкие, туго натянутые нити засверкали. Покачиваемые ветром, они то светились голубизной, то наливались белым блеском, то летучим багряным инеем. Они сплетались в светящиеся веерные перекрытия, в стрельчатые готические своды, ажурные шпили, аркады! Этот маленький клубок переливающегося света был похож на все дворцы прошлого одновременно.

Это было так удивительно, что сам паук изумленно припал к земле да так и глядел со стороны, пока не ушла роса.

В Крыму и на Кавказе у самого моря растут гордые и величественные кипарисы. Надрежь ствол его — увидишь широкие сочные кольца, свидетелей привольной и счастливой жизни дерева из года в год. Надрежь ствол кипариса — от красноватой влажной раны потянет терпким и освежающим запахом. В нем можно почувствовать и легкий запах песка, наливающегося утренним солнцем Ливана, и теплый аромат загорелых плеч финикийских моряков, проспавших всю звездную ночь на открытых кипарисовых палубах. Многое может напомнить знающему человеку это дерево. У нас в России с самых давних времен собирали и высоко ценили изделия из этой живописной древесины.

Здесь в лесу можно встретить дальнего родственника южного красавца, простой северный кустарник — можжевельник, покрытый дымчатыми голубыми ягодами. С виду он неказист, короткие колючие иглы его совсем не похожи на мягкую праздничную хвою кипариса. Но у простых людей этот низкорослый кустарник снискал самое теплое внимание. Хозяйки промывают можжевеловыми мочалками кадушки, прежде чем солить в них грибы или огурцы, чтобы выгнать запах плесени. Пыщугане коптят на можжевеловом дыму мясо, а желтоволосые жены литовских и карельских рыбаков — рыбу. Сибирячки можжевеловым настоем умываются.

В отличие от изнеженного южного родственника можжевельник забирается далеко на север, растет на горных вершинах, вблизи вечных снегов. Он покорежен свирепыми вьюгами, поломан ветрами, и если где-нибудь на Таймыре вы срежете ветку толщиной в большой палец взрослого человека, то на срезе можно будет насчитать сотню тончайших годичных колец, говорящих о многолетнем мужестве этого скромного кустарника.

Она трещит и тает, как новогодняя свечка. Тени по избе вздрагивают. Кот узкими зрачками смотрит на огонь из угла, и в каждом глазу у него по лучине. И сказки, сказки встают из углов, словно кто-то рассказывает их все сразу.