Калле Каспер - Ода утреннему одиночеству, или Жизнь Трдата - Роман

С такими мыслями я задремал и проснулся только тогда, когда уже светало. Поезд как раз переезжал через реку, и я вспомнил, что где-то здесь должна начинаться Эстония. Мои спутники дрыхли, я тихо встал и вышел в коридор, чтобы собственными глазами зафиксировать решающее мгновение, с которого, возможно, начнется моя новая жизнь. Пограничных указателей я в сумраке все же не рассмотрел, но зато скоро показался вокзал. Поезд еще более замедлил ход, и я уже хотел вернуться в купе, когда вдруг увидел, что перрон полон солдат в камуфляже с автоматами через плечо, а некоторые и с овчарками на поводке — наверно, здесь снимали кино. Я стал всматриваться с тем особым волнением, которое охватывает любого профессионала, лишенного по каким-либо причинам возможности заниматься любимым делом. Судя по автоматам и овчаркам, это мог быть фильм о Второй мировой войне, а снимали, например, эпизод с прибытием в фашистский концлагерь новой партии евреев, но этой версии противоречили костюмы. Для научной фантастики же оснащение солдат было слишком обыкновенным, лишенным фантазии. Я посмотрел, нет ли где-нибудь наверху прожекторов, потому что мутного предутреннего света для съемок было явно маловато, но нигде ничего не увидел. На секунду я испугался: а вдруг все настоящее, и началась война, возможно, даже атомная, но потом заставил себя успокоиться — это должно было быть кино. Солдаты — это статисты, автоматы — бутафория, только овчарки настоящие, арендованные в питомнике, и в любую секунду может прозвучать приказ режиссера: «Внимание! Камера!»

Поезд остановился, и в наступившей тишине я действительно услышал отданный на незнакомом языке громкий приказ. Солдаты пришли в движение. Часть их рассыпалась по перрону, остальные остались в строю около вокзала. К каждому вагону подошли двое и стали у тамбура. Дверь соседнего купе открылась, в коридоре появился какой-то сонный мужчина и тоже стал наблюдать за происходящим. Я спросил, не знает ли он, что все это может означать. Уж не гонятся ли за каким-то международным террористом? Мужчина — он оказался русским — бросил на меня такой взгляд, как будто я неудачно пошутил. «Да не за террористами они гоняются, а за нами». — вздохнул он. «Кто они?» — «Эстонцы. Кто ж еще? Мало того, что гражданство у нас отобрали, так еще теперь родственников отваживают. Визу начинают требовать». — «Визу?» — «Разве вы не слышали? С сегодняшнего дня Эстония вводит визовый режим с Россией». И он пошел в купе будить жену.

Каждый, кому не по нраву окружающая его действительность, должен знать, что лучшую в любом случае взять неоткуда. Все революции совершают, чтобы освободиться от какой-то навязшей в зубах, ставшей невыносимой власти, а в итоге получают вместо нее другую. Чтобы жизнь на земном шаре стала приятнее, поменять власть недостаточно — надо сменить человечество, только как это провернуть, чтобы сделать исключение для одного самого дорогого человека — себя? Всякая власть, как и люди, говорит одно, а делает другое. Государство как институция создано не для людей, оно придумано для того, чтобы предоставить возможность наслаждаться властью тем, кто ничем больше наслаждаться не умеет. Как я всю жизнь стремился в объятия тех женщин, которые мне нравились, так немалое число людей с таким же сладостным трепетом ожидало секунды, когда государство выделит им собственный кабинет и они наконец-то смогут сообщить толпящимся в коридоре просителям, что сегодня приема не будет. А это означало, что у таких людей и у меня априори должны были быть разные представления о наслаждении. Если я с отвращением относился к власти, они в свою очередь должны были питать отвращение к женщинам. А еще большим должно было быть их отвращение к искусству, потому что искусство — это источник наслаждения, требующий большей тонкости восприятия, чем женщины. Искусство, в отличие от женщин, из отношений с которыми еще только приходится формировать образ удовольствия, уже очищено от первичных ощущений, благодаря чему искусством можно наслаждаться и в настоящем, в то время как проведенные с женщинами часы доставляют полноценное удовольствие только позже, когда о них думаешь. Вот чего я не знаю, это получают ли обладающие властью люди удовольствие от нее так же опосредованно, как я от женщин, вспоминая вечером прошедший рабочий день и упиваясь, например, тем, что удалось всласть поиздеваться над каким-нибудь художником, или их наслаждение непосредственное, как от искусства, и они получают удовольствие от издевательства надо мной в ту минуту, когда этим занимаются.