Калле Каспер - Чудо - Роман с медициной

Почему другие пациенты были удивляюще покорными, мы поняли не сразу.

После того как я отвез Рипсик в больницу, мой оптимизм упал, до этого момента у меня сохранялась надежда, что все закончится успехом и мы выиграем два-три года жизни, теперь же я задумался о том, удастся ли ей вообще отсюда выбраться. Рипсик я про свои страхи не говорил, и она вела себя мужественно, не жаловалась, не ныла. Она была так спокойна, как будто все это происходит не с ней. Причиной, я полагаю, было ее сознание того, что она жила правильной жизнью, никому не вредила — и теперь будь что будет. И еще, конечно, она старалась щадить меня, хотела, чтобы у меня остались о ней только хорошие воспоминания, — все-таки она была медик и поэтому лучше меня понимала, чем все должно закончиться. Она даже не дала себе поставить дренаж — трубку, через которую выводят жидкость из плевральной полости, когда врачи собрались это сделать, она спросила, как долго эта трубка будет из нее торчать, ей ответили невнятно, она спросила еще раз, может ли так быть, что ее вообще уже нельзя будет снимать, в лицо ей лгать не стали, отделались фразой «все может быть», и она отказалась, в том числе и потому, что была уверена: врачи этого хотят для своего удобства, чтобы не надо было часто делать пункцию. И действительно, потихоньку ей и без дренажа стало лучше, ведь когда она попала в больницу, ей сразу надели кислородную маску — ох, как я жалел, что Рут, несмотря на мои просьбы, не удосужилась заняться кислородным лечением! — теперь она уже начала отучивать себя от нее, мы надеялись, что выписка не за горами, я даже принялся опять искать жилье, настал сентябрь и появились свободные отпускные квартиры, но тут случилось страшное — ее перевели на седьмой этаж, предназначенный для раковых больных (когда ее привезли в больницу, там не было свободных коек). Семь, известно всем, счастливое число, но нам оно принесло одни несчастья, в гостинице мы ведь тоже жили на седьмом этаже, — а здесь это был настоящий кошмар. Как только мы, Рипсик на кровати, которую толкал санитар, и я с вещами рядом, добрались наверх, я почувствовал, что мне нечем дышать, такая там стояла духота. «Как вы тут можете работать?» — спросил я у медсестер, они развели руками — от нас ничего не зависит. Оказалось, что много лет назад один больной, не выдержав болей, выпрыгнул из окна, и после этого все рамы «ракового» этажа крепко прибили гвоздями — я бы сказал, чисто сталинское решение. Я пошел к врачу и стал протестовать, объяснил, что, поскольку болезнь Рипсик в первую очередь проявляется в трудностях с дыханием, то ей необходим свежий воздух, пускай хоть дырку в стене просверлят, но все, чего мне удалось добиться, это разрешение раз в день выкатить Рипсик в инвалидном кресле во двор — в том случае, однако, если медсестры найдут время подготовить кресло; и эта оговорка оказалась существенной, потому что времени для кресла не нашлось почти ни разу.

Конфликты с медсестрами и санитарами «ракового» этажа начались быстро, если не в первый же день, то во второй, этот много повидавший персонал был уверен в своих навыках, и, когда наступило время делать Рипсик перевязку, меня выставили за дверь. Велев Рипсик позвать меня, если что-то пойдет не так, я стал нервно ходить по коридору, то и дело приостанавливаясь — не слышно ли из палаты стонов (дверь предусмотрительно закрыли), — нет, ничего слышно не было, но, как скоро выяснилось, она, бедняжка, просто не осмелилась подать голос, хотя испытывала мучения, раны надо дезинфицировать марганцовкой, это и делали, но не удосужились подождать, пока вынутый из холодильника раствор согреется, закаленный пациент, может быть, отнесся б к этому спокойно, но Рипсик панически боялась холодной воды, у нее был хронический гайморит, и любая простуда могла привести к осложнениям. Я уже понял, что с медсестрами тему лечения поднимать не стоит, и не только потому, что им на нас начихать, — они все время менялись, каждое утро приходили новые и тут же устремлялись к стоящему в коридоре компьютеру, чтобы прочесть, что для них написали врачи, какие какому больному сделаны назначения, поэтому я рассказал о наших проблемах Хосе, и он распорядился, чтобы Рипсик обрабатывали только согревшейся марганцовкой. Благодаря этому я получил полное право следить, как медсестры выполняли его указание, и каждый раз, когда они появлялись, толкая столик на колесиках с растворами и гелями, очень похожий на сервировочный, я трогал завернутую в фольгу бутылку и, если она была холодной, говорил им, чтобы они подождали. Любви к нам это, разумеется, не прибавило, наоборот, потихоньку нас и тут стали ненавидеть. Случилась еще неприятность с душем, санитары потащили Рипсик мыться, и, когда ее голова была уже мокрая, обнаружилось, что вода течет то горячая, то ледяная, на этот раз Рипсик не кричала, лишь немного повыла, а когда после душа она попросила фен, выяснилось, что в клинике такой прибор отсутствует. Бежать в гостиницу за феном было поздно, я пообещал принести его завтра, но Рипсик сказала, не надо, время есть, да так я его и не принес.