Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

– А я не знаю, чего Господь Бог ждет от человека, когда у его сына случилась беда. Твой бог распял своего сына и, наверно, был рад, что отделался от него, но я не такой. Думаешь, я пойду на улицу и брошусь целоваться с первым попавшимся мне белым полисменом? Так вот нет! Но в тот день, когда мой сын выйдет на свободу из этой поганой преисподней, я, мать вашу за ногу, буду исполнен любви. Я опять возьму моего сына обеими руками за голову и, так вашу мать, с любовью посмотрю ему в глаза. Да, в тот день сердце мое переполнит любовь. – Он встал с дивана и подошел к своей жене. – А если так не будет, тогда запомни: проломлю я кому-нибудь голову. И если услышу от тебя еще хоть слово про этого Иисуса, с которым ты уже столько лет путаешься, тогда тебе первой голову проломлю. Путаешься с этим еврейским ублюдком, вместо того чтобы о сыне думать.

Миссис Хант схватилась руками за голову, а Фрэнк медленно прошел через всю комнату и сел на прежнее место. Адриенна не сводила с него глаз и начала было говорить, но осеклась. Я сидела на скамеечке рядом с отцом. Адриенна наконец сказала:

– Мистер Риверс, вы, собственно, с какой целью созвали это совещание? Не затем же, чтобы мы слушали, как наш отец оскорбляет нашу мать?

– А что тут такого? – сказала я. – Вечер субботний. Со скуки чего только не придумаешь! Может, мы затем вас и пригласили, чтобы поразвлечься!

– Что ты злюка, это я знаю, – сказала Адриенна. – Но вот такой дурой я тебя не считала.

– Я и двух разочков тебя не видела с тех пор, как твой брат попал в тюрьму, – сказала я. – А в тюрьме и вовсе тебя не видела. Фонни мне говорил, что ты только раз и приходила и торопилась поскорее убежать. А уж на работе, наверно, ни слова об этом не сказала. Ведь не сказала? Ни слова этим бывшим воякам за программу борьбы с бедностью, этим подлецам, чистоплюям, подхалимам, с которыми ты водишься. Ведь не сказала? А тут, видите ли, она сидит на диване и воображает себя красивее Элизабет Тейлор и сокрушается, что заждался ее где-то какой-то чурбан, а ей торчи здесь и слушай, что говорят о ее брате.

Миссис Хант уставилась на меня ужасными глазами. Холодная, горькая улыбка играла на губах Фрэнка; он сидел, глядя себе под ноги. Адриенна смотрела на меня откуда-то издалека, проставляя очередную, еще более чудовищную отметину против имени своего брата, и, наконец, сделала то, что, видно, ей давно хотелось сделать, – закурила. Потом стала бережно, изящно выпускать дым изо рта, явно решив, что больше никогда, ни по какому поводу не позволит заманить себя в общество людей, которые неизмеримо ниже ее по своему уровню.

Из кухни вышли Эрнестина и Шейла: Шейла – испуганная, Эрнестина – мрачно торжествующая. Эрнестина подала миссис Хант мороженое, поставила Адриенне кока-колу, Джозефу – пиво, Фрэнку – джин с фруктовой водой, Шейле – кока-колу, Шерон – джин с фруктовой водой, мне – коньяку, а себе – виски со льдом.

– Ну, поехали, – весело сказала она и села, остальные тоже сели.

Наступила тишина – тишина очень странная, и все уставились на меня. Я чувствовала на себе взгляд миссис Хант, еще более злобный, более испуганный, чем раньше. Она наклонилась всем телом вперед, крепко сжав в руке ложечку, опущенную в мороженое. Шейла сидела потрясенная. Адриенна скривила губы в презрительной усмешке и, тоже подавшись вперед, хотела сказать что-то, но рука Фрэнка, враждебная, угрожающая, поднялась вверх и остановила ее. Она откинулась назад. Фрэнк подался вперед.

Моя весть в конце концов предназначалась ему. И, глядя на него, я сказала:

– Это совещание в верхах созвала я. По моей просьбе папа пригласил вас всех к нам, чтобы я могла сказать вам то, что сказала сегодня Фонни. Фонни скоро будет отцом. Мы ждем ребенка.

Глаза Фрэнка оставили меня и впились в лицо моего отца. И они оба ушли от нас, а мы сидели в полном молчании, кто на стульях, кто на диване, – ушли оба, и странным казался их проход по комнате. Лицо у Фрэнка было библейски грозное. Он словно не оставлял вокруг себя камня на камне, его взгляд силился проникнуть за горизонты, которые до сих пор и не мерещились ему. Когда он вернулся, все так же в сопровождении моего отца, выражение лица у него было умиротворенное.

– Мы с тобой сейчас пойдем и напьемся, – сказал он Джозефу. Потом улыбнулся широкой улыбкой – ну просто копия Фонни – и сказал: – Я рад, Тиш. Я очень, очень рад.

– А кто, – спросила миссис Хант, – кто будет растить этого ребенка?

– Его отец и его мать, – сказала я.