Джеймс Болдуин - Комната Джованни. Если Бийл-стрит могла бы заговорить

И вдруг хватает пакет с помидорами и со всего размаху швыряет его об стену. Слава богу, стена глухая, слава богу, что уже начинает темнеть. Слава богу, помидоры шмякаются о стену, а не ударяются об нее со звоном.

Я знаю, о чем он. Я знаю, что он прав. Я знаю, что мне надо промолчать. Слава богу, что он не отпускает моей руки. Я иду потупившись и не вижу, что у меня под ногами. Хоть бы ему не было слышно, как я плачу.

Но ему слышно.

Он останавливается, поворачивает меня к себе и целует. Отстраняется, вглядывается мне в лицо и снова целует.

– Ты не думай, Тиш, я знаю, что ты любишь меня. Мы с тобой поладим, а? Ведь поладим?

Тогда я успокаиваюсь. Лицо у Фонни в слезах – это его слезы или мои? Не знаю. Я целую их, эти наши слезы. Хочу что-то сказать. Он прижимает палец к моим губам. И чуть улыбается.

– Молчи. Не надо ничего говорить. Сейчас я поведу тебя обедать. В тот наш испанский ресторанчик – помнишь? Только сегодня придется в кредит.

Он улыбается, я улыбаюсь, и мы идем дальше.

– У нас ни гроша, – обращается Фонни к Педросито, как только мы входим в ресторан. – Но мы здорово проголодались. А через несколько дней деньги у меня будут.

– Через несколько дней! – свирепо восклицает Педросито. – Все они так говорят! И мало того. – В изумлении хлопая себя по лбу: – Вам, наверно, хочется сидя пообедать?

– Да, конечно, – ухмыляясь, говорит Фонни. – Если ты посадишь нас куда-нибудь, это будет прекрасно.

– Неужто за стол? – И он таращится на Фонни, будто не веря своим глазам.

– Да… гм!.. Я не прочь бы и за стол.

– А-а! Но… Добрый вечер, сеньорита! – тут же говорит Педросито и улыбается мне. – Ладно! Но только ради сеньориты, так и знай, – сообщает он Фонни. – Ты же ее впроголодь держишь. – Он ведет нас в зал и усаживает за столик. – А теперь, – свирепо хмурясь, – подавай вам две порции «Маргариты»?

– Опять угадал! – говорит Фонни. И оба они смеются, и Педросито убегает.

Фонни берет мои руки в свои.

– Привет! – говорит он.

Я говорю:

– Привет!

– Ты не обижайся на меня за мои слова. Ты молодец, ты храбрая девчонка, и кто знает, не будь тебя, мои мозги, может, были бы уже разбрызганы по подвалу нашего полицейского участка.

Он умолкает и закуривает сигарету. Я не спускаю с него глаз.

– Я тебя ни в чем не обвиняю. Иначе ты, наверно, не могла поступить. Но пойми и меня!

Он снова берет мои руки в свои.

– Мы живем среди свиней и убийц. Мне каждый раз бывает страшно, когда ты уходишь куда-нибудь. И может, я сам во всем виноват, потому что нельзя было оставлять тебя одну около этого ларька. Но нам так повезло с мансардой… Я был так счастлив… ничего такого не ждал…

– Фонни, я сотни раз покупала овощи в этой лавке, и никогда ничего подобного не было. Мне ведь надо заботиться о тебе… о нас обоих. Нельзя же, чтобы ты всюду за мной ходил. И при чем здесь ты! Какой-то паскудный мальчишка…

– Паскудный белый американец, – говорит Фонни.

– И все равно ты тут ни при чем.

Он улыбается мне.

– Нас держат на прицеле, детка. Тяжело об этом говорить, но я хочу, чтобы ты не забывала: меня могут разлучить с тобой. Пришьют какое-нибудь дело или тебя вынудят броситься мне на защиту – и разлучат нас. Ты понимаешь, о чем я?

– Да, – говорю я, помолчав. – Понимаю. Это все правда.

Возвращается Педросито с нашим заказом.

– У нас сегодня в меню новое фирменное блюдо, – объявляет он. – Самое что ни на есть испанское. Мы его на тех пробуем, кто считает Франко великим человеком. – Он в раздумье смотрит на Фонни. – Вы, пожалуй, не совсем подходите под эту категорию, так что вам без мышьяка приготовим. Без мышьяка оно не такое острое, но все равно вкусно, вам понравится. Вы верите, что я вас не отравлю? Да и глупо мне вас травить до того, как вы уплатите по вашему грандиозному счету. Мы же тогда по миру пойдем. – Он поворачивается ко мне. – Вы на меня полагаетесь, сеньорита? Заверяю вас, приготовлено будет с любовью.

– Ты смотри, Пит, не забывайся, – говорит Фонни.

– Ну и поганые же у тебя мысли! Не заслужил ты такой красавицы. – И он снова убегает.

– Полисмен этот, – говорит Фонни. – Этот полисмен!

– Что полисмен? – И вдруг, сама не зная почему, я точно каменею – от страха.

– Он меня заметет, – говорит Фонни.

– Почему? Ты же ничего плохого не сделал. Ведь та итальянка сказала и обещала повторить под присягой, как все было.

– Вот потому он и постарается меня замести, – говорит Фонни. – Белый мужчина не любит, когда белая женщина говорит ему: вот ты, так тебя и так, свистишь тут, а черный правду режет, и убирайся отсюда знаешь куда. – Он усмехается. – Она, собственно, в этом смысле и выразилась. И при всем честном народе. Собачиться с ней ему не положено. Но он этого не забудет.