Анатолий Баранов - Голубые дьяволы

— Да уходите же, братцы! — закричал Рыковский, вскакивая на ноги и сам намереваясь дать тягу в противоположном от танков направлении. Его голос потонул в грохоте боя, но бойцы первого взвода, освобожденные от опеки вражеского пулеметчика, и так уже бежали к спасительным траншеям и ячейкам бронебойщиков.

Ефрейтор Маломуж тоже заметил немецкие танки. Он лежал за насыпью узкоколейки вместе со своим вторым номером рядовым Луценко и, сжимая приклад противотанкового ружья, ждал, когда какая–нибудь из этих громадин повернется к нему под нужным ракурсом — «три четверти», как говорил на занятиях комиссар бригады.

Томительные секунды. От жары и волнения по ложбинке между лопатками сбегают струйки пота. Они бегут так же из–под каски по носу и щекам. В знойном воздухе ни малейшего ветерка. И солнце словно остановилось на месте, крайне заинтересованное развивающимися событиями в этом маленьком, насквозь пропыленном городишке.

— Стреляй, чего чекаешь? — занервничал Луценко, в волнении переходя с русского языка на родной украинский.

— Ни кажы пад руку, — бросил в ответ Маломуж по–белорусски. — Гэта ж ни бык, каб яго у лоб биць.

Справа раздалось несколько ружейных хлопков. Танки сбавили ход. Хищно поводя из стороны в сторону пушками, ударили беглым огнем по окопам бронебойщиков. Крайний при этом повернулся правым боком к расчету Маломужа. В то же мгновенье Маломуж нажал на спусковой крючок пэтээра.

— Горыть! — радостно крикнул Луценко, задирая над насыпью голову.

Маломуж дернул его за плечо:

— Здурэв ты, ци што? Або хочаш, каб табе у башце дзирку зрабили? Давай патрон!

Танк действительно загорелся. Из его моторного отсека закурился синий дымок и вдруг повалил кверху черным клубом. Остальные танки развернулись и, подгоняемые минометным огнем, скрылись за элеватором.

Целых два часа было тихо. Казалось, враг, натолкнувшись на упорное сопротивление гвардейцев, решил больше не связываться с ними. Но вот за железнодорожной станцией послышался моторный гул, и спустя несколько минут показались среди станционных построек танки. Их было пять. Развернувшись в шеренгу, они двинулись на позиции 8‑й роты. За ними шли бронетранспортеры с пехотой на борту. Окраина Моздока снова потонула в грохоте и пыли.

Но и на этот раз немцам не удалось ворваться в город. Два танка подорвалось на минах, остальные, не выдержав мощного огневого заслона, повернули вспять.

Сколько же их появится в очередной атаке?

Восемь. Потом — четырнадцать..

…Солнце, спохватившись, что из–за собственного любопытства слишком долго простояло на одном месте, покатилось к западу с удвоенной скоростью. А может быть, ефрейтор Маломуж просто не сразу заметил в пылу боя, что оно уже не накаляет до помутнения разума железную каску, а только слепит глаза, прорываясь острыми лучами сквозь листву, придорожных кленов и мешая целиться в фашистские танки. Он пониже опустил горячий козырек тяжелого головного убора и снова застыл у пэтээра, выжидая удобный момент, чтобы наверняка поразить новую цель. Уже два танка полыхали за узкоколейной линией. Теперь очередь за третьим. «Бог любит троицу», — сказал Маломуж своему товарищу по–русски, досылая патрон в казенную часть ружья, после того как вспыхнул второй танк.

— Смотри, вон еще один прет! — тоже перешел на русский язык Луценко и толкнул ефрейтора локтем. — Заметил, гад.

Маломуж не отозвался.

— Да стреляй же, стреляй! — крикнул Луценко, чувствуя, как холодеет низ живота от вида приближающегося чудовища.

Маломуж даже не шевельнулся в ответ. А танк — совсем уже рядом. Сверкает траками гусениц, словно зубами какой–нибудь доисторический ящер.

— Чего ты ждешь?! — Луценко в отчаяньи схватился за приклад ружья и с ужасом почувствовал, что первый номер не стремится его удержать. Скорее машинально, чем сознательно, Луценко оттолкнул плечом обмякшее тело соратника и, не целясь, выстрелил в упор по надвигающейся громадине.

— Бог любит троицу! — заорал он, не помня себя от радости при виде выхлестнувшего из танка пламени. — Ура!

Мельком взглянул на своего командира. Он лежал навзничь и к чему–то присматривался в остывающем от дневной жары небе. Бросился было к нему, но тут же снова вдавил приклад в плечо: справа вдоль узкоколейки шел другой танк, такой же огромный и страшный. Бронебойщик крутнулся вместе с ружьем ему навстречу, и в это мгновенье что–то ударило его со страшной силой в грудь, и белый свет навсегда померк в его карих глазах. Он не видел, как подбежал к ружью комсорг роты Данцев, не слышал, как выстрелил из него.