Николай Фробениус - Застенчивый порнограф

Когда они допили чай, доели печенье и стряхнули крошки с покрывала, он спросил:

— Хочешь, расскажу тебе еще одну историю?

Она пожала плечами:

— Опять неприличную?

— Ясное дело, — улыбнулся он.

Она кивнула и сделала странную гримасу.

Он рассказал ей про Мамадои, старого вождя африканского племени, у которого был такой большой член, что даже его тетка, хозяйка борделя Юлиана, не могла его поднять. Он мог пустить струю через две кровати прямо в окно на голову прохожего.

— Ну и свинья!

Она не покраснела. Тобиас не знал, что сказать.

— Давай расскажу тебе одну правдивую историю, это было в Голландии, — пробормотал он.

Луси склонила голову набок и закрыла глаза, сделав вид, будто очень устала. Он прислушался к ее дыханию.

— Рассказывай, если хочешь, — прошептала она.

— Она неприличная.

— Ну и пусть.

— Честно?

— Зуб даю.

Он рассказал про дочь Юлианы, которой было девятнадцать лет, о ее невероятной вагине, нежной, как только что напряденный хлопок.

— Однажды я прокрался к ней в комнату и прорезал дыру в матрасе, чтобы через нее поглядеть на эту удивительную штуку, и стал ждать. Вскоре туда явился какой-то старик. Она легла на кровать, и ее инструмент оказался как раз над дырой в матрасе. Увидев то, что она ему показала, старик ахнул и сунул туда свою тоненькую палочку, а я протолкнул туда же свой мизинец. До чего же нежный был ее инструмент, словно кожа ангела. Старик тут же потерял сознание, а я сунул туда всю руку.

Луси засмеялась, Тобиас тоже ухмыльнулся. Луси прижалась щекой к его шее.

— О-о-о… — произнесла она.

Он встал с постели.

— Ты куда?

— Пойду спать.

— Уже?

— Да я… я устал.

— В самом деле ляжешь в постель?

Он несколько раз кивнул.

— Так рано?

Тобиас почувствовал, что заливается краской. В результате покраснел он сам, от стыда и желания. Он попытался смотреть ей в глаза как ни в чем не бывало, но заморгал, резко повернулся и вышел из комнаты.

Чуть погодя он вышел на балкон, пробрался к спальне Луси и заглянул в темную комнату. Сквозь линзу ночной фотокамеры Филиппа он отчетливо, как среди бела дня, разглядел ее лицо на подушке. Она лежала с закрытыми глазами и тяжело дышала, то открывая, то закрывая рот. Казалось, будто она пытается получить наслаждение и не может. Он щелкнул фотоаппаратом. Она закусила верхнюю губу, откинула одеяло и начала сжимать грудь пальцами. Ее груди так напряглись, словно вот-вот лопнут. Маленькие соски затвердели, она высунула язык, пытаясь дотянуться до них, но не смогла, со вздохом откинулась на подушку и начала царапать ногтями грудь, потом шею и живот. Лицо ее сморщилось, пальцы скользнули под одеяло к ляжкам. Тобиас закрыл глаза. Ему казалось, будто темнота давит на него и что чья-то огромная рука толкает его к ней. Он снова поглядел в линзу. Она лежала не шевелясь, накрывшись одеялом.

Он залез под одеяло и начал говорить сам с собой:

— Меня зовут Тобиас Йонсен. У меня есть своя комната Мой приемный отец-фотограф купил мне камеру. А мне давно хотелось ее иметь. Я буду фотографом. Я сказал приемным родителям «спасибо», и они были довольны. Мою сестру зовут Луси. У нее есть заводная собака, которую зовут Альбатрос. Луси мировая девчонка, она мне и нравится, и не нравится.

— В фотографии все зависит от света, — объясняет Филипп, — а снимок — это память.

— Что за память?

Тобиас не понял, о чем говорит Филипп.

— Память для кого угодно. Свет, падающий на объект, дает возможность сделать снимок, запечатлеть его. Фотография — это лишь световые точки различной интенсивности. Кусочки света — это буквы памяти.

Он работает с Филиппом каждый вечер. И каждый вечер узнает что-нибудь новое. В промежутке между двумя мировыми войнами фотография стала помощницей рекламы. Фотографы помогали распространять пресловутую западную культуру потребления.

Для Тобиаса объяснения Филиппа были все равно что школьные уроки. Он слушал, записывал, время от времени теряя способность сосредоточиваться. Вот он представил себе, как фотографирует спину человека, стоящего в лифте…

— Убедительный реализм фотографии идеален для нового общества. В тысяча девятьсот двадцать седьмом Эдвард Стейчен сделал снимки для рекламы сигарет «Кэмел». Ты помнишь это имя — Стейчен, не правда ли, Тобиас? — промямлил Филипп. — Двумя годами позднее фотограф Флоренс Хенри рекламировал духи «Ланвин». Реклама начала походить на искусство, а вскоре искусство стало походить на рекламу. В тот период в рекламе работало много известных фотографов.