Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

— Вот я и покончил с тварью. И, как видите, молча, не противореча названию книги.

Робкий поэт поправил очки и, забыв свой зонт, опрометью выскочил из кафе, не желая слышать раскаты смеха, летевшие ему вслед.

О! Как этот светловолосый незнакомец отличался от остальных. Это был человек деликатный, спокойный, приветливый. Однажды вечером внимание Силвио привлекла большая картонная папка, лежавшая на столе. Неизвестный, казалось, был менее спокоен, чем обычно, часто смотрел на дверь, очевидно, с нетерпением ожидал своих товарищей. Когда они окружили его, он объявил:

— Мои новые планы…

Силвио едва сдерживал нервное напряжение. Он наклонялся то в одну, то в другую сторону, чтобы не пропустить ни одной детали. Своими тонкими пальцами тот открыл картонную папку, где лежали листы бумаги серовато-кремового цвета; на них были изображены стройные обнаженные танцующие фигуры. Быть может, он художник?

— Эту серию я назвал «Музыка». Наброски предназначены для одного барельефа. Удалось ли передать в них ритм, движение?.. Как вы думаете? Барельеф… Скульптор? Сердце Силвио забилось с нарастающим беспокойством.

— Музыка, ритм, движение… Черт возьми, Нобрега! Почему бы вам не выбрать мужественную, объективную тему, которая выражала бы что-то общее для всех людей, даже для тех, которые не знают, что в мире существуют такие кафе, как это, где мы в самой приятной форме доводим до совершенства нашу никчемность?

Нобрега! Какое прекрасное имя, уже само по себе оно выражение красоты! Нобрега и Мендоса. Какой чудовищный контраст!

Студент, так невежливо отозвавшийся о тех удивительных рисунках, без сомнения, находившийся под порочным влиянием своего наставника — Аугусто Гарсия, продолжал:

— Вы, художники, должны прорубить окно солнцу. Показать нам жизнь настоящую, будь она прекрасной или ужасной, но чтобы она всегда была полна света, свежего воздуха. Музыка, ритм!.. Черт возьми!

Нобрега неестественно улыбнулся. Видно было, что этот вызов не оставил его равнодушным, однако он не изменил своим вежливым манерам. Он сострадательным взглядом попросил поддержки Силвио прежде, чем возразил сам.

— Зачем, Жулио?.. — И дым сигареты, как ладан, затуманил его побледневшее лицо. — Это означало бы изменить самому искусству. Искусству действенному, искусству необходимому? Нет, Жулио! Я понимаю его как возвышенное истолкование нашей души, всего того, что составляет у нас нетленное убежище от ударов жизни. Даже когда художник раскрывает перед нами свои человеческие драмы, он делает это для того, чтобы легче освободиться от них. В противном случае путь он просто живет; пусть он не будет ни скульптором, ни поэтом, ни музыкантом: пусть просто живет! И пусть утверждается как человек.

Другой юноша, в выражении лица которого всегда чувствовалось раздражение, проявил беспокойство. Он потер ладони, как бы подготавливаясь к дерзкой и обдуманной реплике. Жулио саркастически улыбнулся. Затем его лицо приняло серьезное, спокойное выражение.

— Искусство, знаете ли… Искусство — это совесть жизни. Вдумайтесь в это. И для того чтобы стать художником, необходима прежде всего добрая доля мужества.

Карлос Нобрега слегка смутился. Он похлопал в ладоши, подзывая официанта. Пока он собирал листки бумаги в картонную папку, Силвио ждал его на улице — настал час обратиться к нему и выразить свое преклонение и восхищение. Но как начать? «Сеньор Нобрега, У меня есть… я сочиняю стихи. Я…» Все эти фразы выглядели бы смешно. Было бы предпочтительнее, чтобы разговор начался непроизвольно, в самый момент встречи. А если бы инициатива исходила от него? Они могли бы встретиться перед кафе как бы случайно. Скульптор мог бы, например, подойти к нему, чтобы попросить прикурить. (Значит, надо носить с собой коробку спичек.) После обычной благодарности тот сказал бы с естественной любезностью:

— Мы уже знакомы, не правда ли?

Силвио, ясно представляя себе эту сцену, почувствовал, что его руки стали влажными. Он лихорадочно вытер их о карманы, предполагая, что тот протянул бы ему руку в момент знакомства. Ах, вот он идет! Но, к сожалению, в сопровождении одного из своих назойливых друзей.

— Идем? — спросил студент.

И они пересекли улицу, не обратив на Силвио никакого внимания.

По воскресеньям Эдуарда вставала рано, чтобы поспеть на утреннюю мессу, надевала на голову шапочку, какие носят школьницы, и это придавало ей озорной вид.