Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

История семьи доны Марты ничем не отличалась от историй многих других семей, которых не пощадило время. Крупные завещания монахов и жадных помещиков приносили им земли, все больше земель, причем они даже не знали подчас, где расположены их угодья и откуда они взялись, завоеваны ли они силой оружия или добыты ценой чужого горя. Еще накануне разорения колосьями с этих полей питался скот арендаторов и землевладельцы казались им мифическими существами. Только в охотничий сезон они проносились мимо ошеломляюще быстрым галопом, и крестьяне склоняли лицо к вспаханной борозде, отступая перед яростью скакунов.

В последние годы монархии один из наследников, воспитанный в епископском замке, достигнув совершеннолетия, отыгрался за свое затворничество тем, что промотал остатки былого великолепия. Имение мигом перешло в руки ростовщиков, и все попытки вассалов удержать наследника от стремительного падения оказались тщетными. Да и не вассалам было оплакивать продажу земельных участков — им-то они никогда не принадлежали и, как бы ни были велики, не могли утолить их насущных потребностей.

Дона Марта в ту пору жила в столице, где ее часто видели в церкви во время службы и на благотворительных вечерах в аристократической среде. Лишь позднее беда постучалась к ней в дверь — потерявший рассудок дядя разрушил стены часовни, потому что прабабка перед смертью якобы сказала, что там спрятан клад. Дона Марта, хоть и пребывала в полной растерянности, все же не противилась робким и смешным ухаживаниям сеньора Алсибиадеса; она случайно познакомилась с ним на одном из светских раутов, где присутствие этого нувориша оправдывалось насущными финансовыми интересами аристократов. Помимо перспективы заполучить покорного мужа, бразилец заинтересовал ее возможностью вернуть так нелепо утраченное состояние. Дона Марта вовремя поняла, что бедность — худшее из зол. И хотя светское общество ее осудило, она сумела избежать крушения.

Теперь, столько лет спустя, сын и его товарищи рассеяли одиночество, в котором она прозябала, предоставляя ей возможность удовлетворить страстное материнское чувство. Иногда она с нежностью покровительственно улыбалась всем этим парням и, хоть они не были ее кровей, оказывала на них свое влияние женщины и матери.

Эдуарде надоело наблюдать, как гости пресмыкаются перед теткой, и она принялась донимать кузена:

— Попробуй отыграться.

— Зачем? Я прекрасно чувствую себя и так, в качестве побежденного. Тебе не кажется, что я заслужил это кресло и хорошую сигару после встречи с такой неукротимой спортсменкой, как ты? — и он в изнеможении откинулся на подушки.

Эти вечера, которых он так добивался — их и устраивали, чтобы доставить ему удовольствие, — в конце концов становились для Луиса Мануэла невыносимыми. Они лишали его страстно любимого одиночества, а оно доставляло Луису едва ли не чувственное наслаждение, когда тело и мозг отдыхали, постепенно погружаясь в сладостную дремоту. Но если уж непременно хотелось побыть одному, стоило закрыть глаза, и тут же наступала иллюзия уединения. Он собирал друзей, потому что в их обществе мог удовлетворять мимолетную потребность человеческого общения. Луис Мануэл нуждался в друзьях, чтобы не чувствовать себя лишним среди людей, у которых не было духовных запросов, составляющих для него радость жизни.

Луис Мануэл очнулся от оцепенения и попросил отца:

— Дай мне сигару из твоих запасов.

Может быть, он тоже считал отца посторонним, которого семья терпит по необходимости. И порой, когда отношения между доной Мартой и мужем особенно обострялись, что нарушало покой созерцательной натуры Луиса Мануэла, он испытывал к отцу чуть презрительное, высокомерное сострадание. Тем не менее, сознавая это, он мучился и даже готов был возненавидеть себя. Если события вынуждали его реагировать немедленно, Луис Мануэл с удивлением убеждался, что из-за сентиментальности или под влиянием другого, непонятного импульса он становился на сторону отца.

— Так, значит, никто не желает со мной играть? — спросила девушка, насмешливо и задорно улыбаясь, словно заранее была уверена, что слова ее немедленно пробудят в молодых людях энтузиазм.

— Разве ты не видишь, что среди них нет спортсменов? — вмешался Луис Мануэл, и было неясно, над кем он издевается — над кузиной или над товарищами.

Юноши украдкой косились на высокую пышную грудь девушки. Ее нельзя было назвать хорошенькой. Толстые губы, приплюснутый нос придавали лицу сонное выражение, но в ленивых глазах с припухшими веками таился вызов. Тело ее, однако, было подвижным и легким, движения привлекали чуть интригующим, властным упрямством, и хотелось разгадать причину этого упрямства или поступать ей наперекор.