Фернандо Намора - Огонь в темной ночи

Из окна конторы виднелась стена казармы святой Клары. Силвио всегда с ненавистью смотрел на нее. Он проходил военную службу в казарме Пенедо да Саудаде и с отвращением вспоминал о тех временах. Вонючая солдатня, ранцы, макароны на алюминиевых тарелках, придирки сержантов и напыщенный идиот командир, что прогуливался по Байте в полной парадной форме, при перчатках, и однажды закатил ему пощечину только за то, что застал его за чтением стихов. Офицер обозвал Силвио бабой. А сами они кто, эти спесивые хамы?.. Матрос на корме… Нет, не стоит себя мучить. Надо дождаться вечера. А пока не окончится рабочий день, он поищет что-нибудь подходящее в стихах Сезарио [13] Сезарио Верде (1855–1886) — португальский поэт, представитель Парнасской школы. .

Но отец бдительно следил за ним. Он прекрасно знал способности сына к конспирации; для него не было тайной, что Силвио прячет в ящике конторки стихи, и он догадывался, что поэма уже наполовину готова, а текущие счета в полном запустении. Прежде всего он взглянул на сеньора Маркеса; подозревает ли эта высохшая мумия, что парень все утро пробездельничал? Наверное, нет, ведь сеньора Маркеса ничто не может отвлечь от витиеватых росчерков пера. А другие? Ну, другие еще хуже Силвио. Дымят, как печная труба, и тратят попусту время, чиркая спичками. Тогда, не опасаясь нескромных взглядов, он кашлянул более выразительно и устремил широко раскрытые глаза на сына, чтобы юноша увидел в них жар негодования. Силвио задвинул ящик. На улице просигналил автомобиль.

Наконец часы торжественно пробили два раза. «Что за нелепое расписание», — проворчал сеньор Маркес, и, должно быть, это был единственный протест в его незатейливой жизни конторщика. Разыгрывались те же сцены, что и перед началом работы, только в обратном порядке. Рассыльный, не дождавшись положенного срока, выскочил из комнаты. И едва последний удар часов слился с шорохом в спешке прибираемых бумаг, рассыльный, перепрыгивая через три ступеньки, сбежал с лестницы: у дверей магазина его ждала возлюбленная.

Солнце заливало улицы. Железнодорожная станция и проспект опустели. Блондинка, попавшая на проспект с одной из боковых улочек, остановилась на мгновение в раздумье, не решаясь подставить лицо беспощадному солнцу, и побрела вдоль домов в поисках тени. Походка у нее была ленивая и манерная. Силвио наморщил нос, прилаживая очки, и проводил ее взглядом. На лице его отразилось восхищение. Отец встряхнул полы пиджака, проветривая под мышками, и тяжело дышал. Да, жара дает себя знать, хотя лето и кончилось. Звезды, наверное, сбились с пути. Все пошло вкривь и вкось. Теперь, когда их никто не слышит, надо сделать парню выговор. Поговорить с ним начистоту. Но тут они очутились в центре Байши, где толпа служащих и портних помешала ему начать разговор. Поравнявшись с тюрьмой, откуда дорога поворачивала на Монтес Кларос, сеньор Мендоса, уже не опасаясь, что его затолкают или остановят на полуслове, замедлил шаг. Самое время объясниться. Платок тут же стал мокрым, едва он провел по лбу.

— Неблагодарный!

Силвио посмотрел на него с видом оскорбленной невинности. Ну ничего, сейчас ему все станет ясно.

— Неблагодарный! Зачем, спрашивается, я приношу ради тебя такие жертвы? Чтобы ты заставлял меня краснеть от стыда? В учреждении, да еще государственном, среди примерных работников, ты читаешь дурацкие стишки, навлекая на меня презрение любого, кто это заметит! Ты совсем лишился ума, растерял остатки здравого смысла, парень, забыл о долге! И это после того, как я все перевернул, чтобы найти тебе приличную работу в одной конторе со мной…

Лишь когда отец замолчал, чтобы перевести дух, Силвио догадался, что эта речь, слышанная уже столько раз, относится к нему. Он знал эти слова наизусть: учреждение, примерные работники и пресловутый «здравый смысл». Но вдруг что-то неясное и мимолетное молнией сверкнуло в его мозгу. Силвио уже не замечал солидной фигуры отца. Он немного отстал, взгляд его затуманился, а отец в изумлении смотрел на него, не веря своим глазам. О ночь… Еще одно слово, и образ будет у него в руках. Сеньор Салвадор, слишком раздраженный, чтобы обругать сына всеми подходящими к этому случаю словами, в конце концов смирился с тем, что тот пренебрег его выговором.

Дома их ожидал обед на веранде. Сняв пиджак и подтяжки, засучив рукава, сеньор Салвадор восседал на плетеном стуле, и этот обед на открытом воздухе, под сенью несущей прохладу зелени был для него истинным вознаграждением за служебные добродетели. С веранды открывался вид на проспект, на университет и новые кварталы. Проспект с пальмовыми деревьями и фонтанами, вагончиками трамваев, прохожими, казавшимися сверху не больше муравьев. Муравьев… Отсюда, с высоты, сеньор Мендоса мнил себя гигантом, победителем. Все принадлежало ему. Автомобили напоминали детские игрушки. Поднося ко рту ложку прозрачного бульона, он с презрением думал об этом суетящемся мире в миниатюре, о мире, у которого не было ни обеда в установленный час, ни солидного жалованья, хранящегося в государственных сейфах. Ах нет, к счастью, его жизнь протекала спокойно. Впрочем, жить в городе можно только в тихом районе. Он не завидовал этому проспекту с бешено мчащимися автомобилями. Его удивляло, как это люди могут безмятежно спать, не имея твердой уверенности в том, что они получат пенсию. Только сын, хотя и пристроенный на тепленькое местечко, время от времени вносил беспокойство в его упорядоченное существование.