Уильям Глэдстоун - Двенадцать

Во время пешего похода на Мачу-Пикчу Макс аккуратно брал Марию за руку, помогая ей переходить по крутым извилистым тропам. Удивительно, насколько сильным было электричество, передающееся при этом от ее ладоней, отзывающееся желанием в уме и теле.

Когда они добрались до Копакабаны, Макс уже держал ее руку беспрестанно, как только представлялась такая возможность. Он в прямом смысле не мог отвести от этой женщины ни рук, ни взгляда.

Но Мария не теряла сосредоточенности ни в их взаимном чувстве, ни в поиске, пока наконец в заключительный день путешествия, на маленьком островке посреди озера Титикака, не призналась, что тоже успела привязаться и снова полюбить Макса.

Созналась она и в своей разочарованности в том, что им не удалось разыскать Некто.

— Я вправду думала, что сегодня, на этом острове, у нас это получится. Одна из здешних легенд гласит, что как раз в эти дни и именно отсюда, с озера Титикака, начнется эра женской духовности. Мои предки верили, что из этого озера выходил и в него же вернулся бог инков Виракоча. Я убеждена, что для большинства моих предков он и был этим Некто, и надеялась, что сегодня Виракоча к нам явится, — объяснила она.

Мария с улыбкой посмотрела Максу в глаза и продолжила:

— Впрочем, причин для разочарования нет никаких. Тогда, при первой нашей встрече, я на каком-то мистическом уровне поняла, что ты будешь любовью всей моей жизни. Волшебный момент, что был у нас в том сквере в Трухильо, для меня, по сути, не иссякал. Я любила своего мужа и свою прекрасную семью, созданную с ним, но некая часть меня никогда не переставала любить именно тебя. Я люблю тебя по-прежнему, независимо от того, какие нас сопровождают обстоятельства, а иной раз и вопреки им. Нет необходимости принуждать наши сердца.

Взяв Макса за обе руки, она поцеловала его в губы. Он откликнулся со всей страстью. Нежность пронизала их, заполнила все времена и места, в каких им лишь доводилось бывать в нынешнем и прошлых перерождениях. Казалось, поцелуй был вечен, но потом Мария все-таки нежным движением отстранилась со слезинкой Макса на своей щеке.

— Это слезы радости, любовь моя, — сказал он. — Я мечтал об этом моменте всю жизнь. Поверить невозможно, что через все эти годы я наконец обрел подлинную земную любовь. Меня всегда к тебе влекло. Я не скрывал этого от себя, черпал свою безопасность в том, что мог быть самим собой. Нынче тебя окружали дети и внуки. Ты была так щедра и заботлива по отношению к ним! Это лишь подтвердило мою убежденность в том, что быть с тобой всю вечность стало бы величайшей наградой в моей жизни.

Мария ответила улыбкой.

— Макс, знать и любить тебя для меня одно и то же. Я не в силах тебе противиться и верю в то, что остаток жизни мы будем с тобою вместе. Пока же готовься к тому, что теплоход отвезет тебя в Пуно. А там снова поезд и самолет, который унесет тебя к остальным Двенадцати. Ты должен будешь возобновить поиск вместе с ними.

От радости и легкости Макс рассмеялся.

— Да, и тем больше у меня теперь причин разыскивать Не кто, чтобы планета наша не погрязла в хаосе и анархии! Увидимся через месяц с небольшим в Исапе, — заключил он. — А двадцать второго декабря, когда Некто найдется, подумаем и о том, как нам остаток дней провести вместе, в любви и радости.

Поцеловав напоследок Марию, Макс вновь настроился на поиск.

Ноябрь — декабрь 2012 года

Будущность с Марией словно придала Максу новый заряд. Победа была просто необходима, иначе все их мечты окажутся тщетны.

Окрыленный этими мыслями, он прибыл в Лондон, где его встречал Ицык. Лучшие годы своей юности израильтянин провел в Англии, где снимал фильмы о Стоунхендже, Гластонбери, острове Ионы, о Глендалохе, что к югу от Дублина, среди холмов Уиклоу, и целом ряде других мест, которые Макс и сам посещал во время съемок «В поисках древних тайн». Впрочем, неустанные разъезды, которые исправно координировал консьерж отеля «Клэриджес», так ничем и не увенчались.

Ничего не отыскав на Британских островах, Ицык с Максом переместились в Германию, где дотошно, но опять безрезультатно обследовали Шварцвальд и несколько древнегерманских цитаделей.

Макса начинало разбирать беспокойство. Пылкая уверенность, преисполнявшая его, постепенно стала сменяться ощущением тщетности, если не тупика.

«Гони эти думки прочь! — внушал он себе с мрачной решительностью. — Своего мы обязательно добьемся».