Уильям Глэдстоун - Двенадцать

Выслушав перевод, Римпоче помедлил и ответил:

— Ты просто люби всех, как если бы они были твои дети. Так ты придешь к пониманию. То, что видится тебе как насилие и ненависть, на самом деле не более чем дурные детские шалости. Это поведение не навсегда, оно неминуемо пройдет.

Римпоче презентовал Максу свою фотографию и визитку, чтобы он мог ему писать, если в будущем появятся вопросы. Мудрец поблагодарил за помощь и удалился к себе в палатку паковать вещи в дорогу.

Макс направился в лагерь, а по пути вдруг ощутил в себе некое странное, исподволь растущее сознавание. Как будто бы деревья и кусты вокруг обрели ощутимую живость, какой он раньше в них не замечал. Связь ощущалась и с камнями, и с дорожкой, по которой он ступал.

Ощущение было непередаваемо странным, но приятным, как будто бы все границы, отмежевывающие Макса от остального мира, вдруг стали понемногу размываться.

«Что это? Неужто самадхи?» — изумленно подумал он.

Пока он отсутствовал, Грэйс уже свернула палатку.

— Я все упаковала, — доложила она. — Осталось подогнать машину. У нас на все про все сорок минут, если хотим успеть на рейс. Давай-ка шевелись!

Бойкие инструкции вывели Макса из надвинувшегося было фокуса сознавания. Он пошел выполнять распоряжение жены.

Уже сидя на самолете, следующем из Вайоминга в Калифорнию, Макс достал визитку Римпоче.

В окружении изящного орнамента там значилось: «Бирюзовый монастырь Ксан Непал».

А ниже: «Римпоче Гуатма Чиба».

В тот первый вечер в ашраме Макс, собственно, не придал значения объявлению Агаты, что вместо Тулку Ханки с ними будет Тулку Чиба. Теперь же, созерцая это имя, он с отрешенной ясностью понял, что Римпоче — один из тех Двенадцати.

Он откинулся в кресле, какое-то время сидел, закрыв глаза, потом повернулся к жене и буквально выдохнул из себя:

— Боже мой, Грэйс! Римпоче — один из Двенадцати!

— Двена-адцать, трина-адцать, — на манер детской считалки пропела она. — Ты о чем?

— Помнишь двенадцать имен? Ну, те, которые явились мне, когда я ребенком чуть не умер! — пояснил он, раздражаясь от ее непонятливости.

— А, ты опять про то, — скучливо вспомнила Грэйс. — Я думала, ты от этого уже отошел за давностью лет. Первые четверо тебе, помнится, уже встречались, но ведь ты потом поставил на них крест. Ни толку, ни проку, ни связи в этой великолепной четверке. Сам же говорил!..

— Говорил. Но ведь это все меняет! Ты глянь: Рим-по-че. Один из тех Двенадцати, буква в букву! — воскликнул он взволнованно. — Может, я бросил поиск чересчур рано!

Грэйс, раздражая мужа еще сильней, поправила шейный валик, который неизменно брала с собой в полет, и напялила светонепроницаемые очки.

— Умничка, умничка Максик, — проворковала она. — Что-то я за ночь совсем не выспалась. Наверстать, что ли? — Грэйс погладила мужа по колену. — Дома все расскажешь.

Макс лишь сердито на нее зыркнул, после чего попробовал читать газету. Хотя какое тут чтение. Голову бередили мысли о Римпоче и негаданном возвращении Двенадцати в его жизнь. Он попробовал расслабиться, восстановить то состояние, в которое сегодня невзначай вошел.

Через некоторое время окружающее пространство вновь будто расширилось, проглянули нити, связующие меж собой одушевленное и неодушевленное. Впрочем, одушевленным, то есть осмысленным, дышащим жизнью и сознанием, было все, даже типографский шрифт в газете.

Все негативное отсеялось, оставив место лишь любви и состраданию. В разделе криминальной хроники сообщалось об изнасиловании какой-то девочки-подростка. Чувство сострадания распространялось не только на девочку, но даже на ни в чем не повинную краску, оскверненную этим сообщением.

Она словно онемела от тех слов, которые несмываемо были на ней пропечатаны. Единственный для нее выход теперь состоял в ожидании того, пока бумага разлезется. Только так схлынет весь этот ужас.

В этом состоянии Максу и открылась цель его жизни. Ему действительно суждено неустанно разыскивать этих Двенадцать. Как, зачем — неизвестно. Равно как и то, каким образом они между собой взаимосвязаны.

Ясно главное: их надо найти.

1996–2001 годы

«МАКСимум продакшнс» продолжал процветать, причем настолько, что у Макса уже не было необходимости контролировать все дела лично. Поэтому он вскоре перебрался в Виргинию, в поместье мечты драгоценной супруги.

Саммит Фармз был построен семейством Дюпонов в девятьсот восьмом году, примерно в то же время, когда они купили и отреставрировали усадьбу Джеймса Мэдисона в Монпелье. Саммит Фармз был, пожалуй, даже крупнее — громадный трехэтажный особняк в традиционно южном стиле, с массивными колоннами вдоль фронтона.