Юдора Уэлти - Дочь оптимиста

— Да что ты! У нее ведь есть Фэй! — возмутился майор Баллок. — Хотя и на ту, бедняжку, свалилась огромная тяжесть. Непосильная тяжесть.

— Нам дается свыше только то, что мы в силах вынести, — поправила его мисс Теннисон. Они прожили вместе такую долгую жизнь, что она стала изрекать истины еще более начальственным и безапелляционным тоном, чем сам майор.

Лоурел расцеловала их обоих, потом сказала, что пойдет домой пешком.

— Пешком! В этакий дождь! Да кто же ходит пешком в Маунт-Салюсе! — заволновались все разом. Ее никак не хотели отпускать. Майор Баллок настоял на своем и пошел ее провожать.

В этот последний вечер подул теплый ветер и дождь налетал неровными порывами, словно готовя какое-то стихийное бедствие. Майор Баллок с треском раскрыл зонтик и галантно водрузил его над головой Лоурел. Он быстро, по-военному зашагал рядом с ней, задавая бодрый темп.

Майор Баллок всегда жил жизнью своих друзей. Он все переживает с ними вместе, но до определенной границы, подумала Лоурел. А мисс Теннисон жила его жизнью. Сейчас он на ходу стал напевать что-то негромким добрым тенорком. Казалось, что он в этот вечер от чего-то освободился. К нему уже возвращалось хорошее настроение.

напевал он.

Платаны в молодой листве склонялись над площадью, и небольшой знак «Нет разворота», подвешенный над перекрестком, болтался и раскачивался на проволоке, как на трапеции. Трудно было разглядеть циферблат часов на ратуше. В темном парке статуя генерала конфедератов и концертная эстрада, словно призраки, маячили в смутном ореоле дождя — впрочем, это и были призраки, сжившиеся друг с другом за долгое время, как старые супруги.

пел майор Баллок.

Дом показался из-за деревьев. Там было темно.

— Значит, Фэй еще не вернулась, — сказал майор. — Экая жалость.

— Наверно, мы с ней разминемся, — сказала Лоурел.

— Да, жалко, жалко. Даже друг с дружкой не проститься, не пожелать счастья на прощанье, как положено, — нет, нехорошо получается.

И, держа зонтик перед собой, майор Баллок подвел Лоурел к дверям и вошел в прихожую, чтобы включить свет. Потом ткнулся губами в ее губы, как будто привычно, мимоходом постучался в дверь или в чей-то сон, — так прощаются на ночь старики. Она проводила его на крыльцо, посветила ему и торопливо закрыла за ним двери.

И тут она заметила, что творится что-то неладное: в дом залетела птица. Это был стриж, из тех, что гнездятся в печных трубах. Он вылетел из столовой, как спущенная стрела, и прямо у нее перед глазами метнулся вверх по лестничному пролету.

Не снимая пальто, Лоурел пробежала по всему дому, включая в каждой комнате свет, закрывая окна от дождя и все двери в прихожую — от птицы. Она помчалась наверх, захлопнула дверь в свою комнату, пронеслась через площадку и наконец влетела в большую спальню, включила там лампу, а когда птица ринулась прямо на этот неожиданный яркий свет, она грохнула перед ней дверью.

Сюда ей не попасть. А может, она уже успела тут побывать? Долго ли хозяйничала она в доме, шныряя по темным комнатам? Но теперь Лоурел уже не могла отсюда выйти. В спальне своих родителей — теперь это была комната Фэй — она шагала из угла в угол.

В первый раз со дня похорон она очутилась в этой спальне.

Все окна, все двери гудели от напора ветра. Птица задевала крыльями стены, билась, ударяясь о двери, настойчиво, неотступно. Лоурел с тоской подумала, что там, за дверью, на верхней площадке остался телефон.

Да чего же мне тут бояться? — спросила она себя, чувствуя, как колотится сердце.

Даже если ты хранишь молчание ради тех, кто умер, все равно успокоиться в мире и безмолвии, как они, тебе не удастся. Она слушала, как бушевал ветер и дождь, как билась обезумевшая заплутавшаяся птица, и ей хотелось крикнуть те же слова, которые крикнула тогда сиделка: «Погубила! Погубила!»

Она приказала себе: попытайся восстановить факты. Если хочешь напасть на беспомощного человека, никто помешать не может, для этого только нужно быть его женой. Можно и крикнуть умирающему «Хватит с меня!» даже при дочери больного, которая теперь должна защищать память о нем. Да, факты обвиняли Фэй, и Лоурел, меряя комнату шагами, мысленно вынесла ей обвинительный приговор.

Нет, она вовсе не требовала наказания для Фэй, она только хотела добиться от нее признания: пусть поймет, что натворила. Но она знала, знала безошибочно, как ей ответит Фэй: «Не понимаю, что вы такое говорите». И это тоже будет факт. Фэй и в голову прийти не могло, что в тот трагический момент в больнице она была не права, настолько она всегда была уверена в своей правоте. Оправдывала себя. Просто она устроила обычную семейную сцену, и все.