Рене Баржавель - Дни мира

Томас действительно выздоровел, но лечение вымотало его. Мать завершила лечение, заставив его выпить настойку из трав, присланных из Ирландии ее сестрой Элис, ставшей монашенкой монастыря Mary-ofthe- Holy-Spirit. Травы приносили в монастырь крестьяне из Коннемары, собиравшие их при необходимом положении Луны на западных склонах холмов, где они росли, овеваемые морскими ветрами. Они, к сожалению, давно утратили первоначальную свежесть, сохранив от множества ароматов только передавшийся настойке рыбный запах.

Оставшееся время Томас провел в дремоте, переваривая спиртное, пряности и травы. Ночью он проснулся, кинулся на кухню и уничтожил там все, что нашел из съестного.

Утром, с первыми лучами солнца, Элен услышала, как он напевает что-то, и у нее сразу полегчало на сердце. Она занялась завтраком. Наступила пятница, первый день февраля. «Матэн» опубликовал письмо маркиза де Диона, известного конструктора автомобилей.

«Я прочитал в „Матэн“ о грандиозном проекте маршрута Пекин— Париж. Дороги, по которым должны пройти машины, отвратительны и нередко существуют только на картах… Но я считаю, что если автомобиль может, в принципе, проехать, машина фирмы „Де Дион-Бутон“ пройдет обязательно!

Это проект в стиле Жюля Верна или Майн-Рида, но мы осуществим его…»

Дверь, выходящая на мостик, хлопнула. Элен ушла на утренние занятия. Томас слышал, как под ее легкими ногами загремели металлические ступеньки. Дверь комнаты отворилась, и на пороге возникла совершенно обнаженная Далла. Закрыв дверь за собой, она улыбнулась Томасу. Улыбка ее на этот раз показалась ему несколько натянутой. Она подбежала к постели, поднялась на кончиках пальцев и поцеловала Томаса в губы, словно клюнула его, как птичка. В следующее мгновение она скользнула под одеяло и заснула, прижавшись к нему. У него не губах остались ее запахи: запах кофе, который она только что выпила, запах тартинки с медом, съеденной ею, запах ее волос, неотличимый от запаха свежего сена. Она лежала на боку, плотно прижавшись к нему. Одной рукой она обхватила его за грудь, вторая осталась согнутой у нее под подбородком. Он ощущал тепло и нежность ее кожи, несмотря на одетую на нем рубашку. Он не осмеливался пошевелиться. Тонкая рука, лежавшая на нем, потрясла его. Ему казалось, что к нему внезапно прилетела синичка или жаворонок, чтобы доверчиво заснуть в его руках.

Томас вспомнил то, что видел вчера. Он увидел Даллу, спящую в своей корзинке. Потом увидел, как она вскакивает и бежит; потом ее голубая фигурка взлетела на алую лошадь. Последовала серия цветных образов, и он понял, что произошло чудо: он увидел мир в красках, в подлинных красках и в истинном свете, скрывающихся под покровом повседневности, которые могут увидеть только глаза, умеющие смотреть.

— Ко-а! Ко-а! — каркнул Шама. Он уселся за окном и принялся стучать клювом по стеклу. Далла проснулась, села и засмеялась. Потом подбежала к окну и распахнула его. Шама влетел в комнату, направляясь к камину, но тут же заметил Даллу, повернул к ней и опустился ей на голову. Потом он поинтересовался: — Ку-а?.. Ку-а?.. Это означало: что ты здесь делаешь? Она ответила ему по-венгерски. Ворон понял ее. Она вернулась в постель, легла и тут же заснула. Шама продавил своим животом впадину в пуховике, сделав таким образом гнездо. Клюнув, он подобрал крошку, запутавшуюся в кружевах. Это было все, что осталось от завтрака.

Томас улыбнулся, и кончик его носа немного отклонился влево. Когда ему было четырнадцать лет, он боксировал с Леоном и заработал сломанный нос ударом французского бокса, на который неосмотрительно нарвался. Леон вскрикнул, как будто удар достался ему. Он принялся лечить Томаса натертым луком. Томас заорал, отшвырнул лепешку из тертого лука и взлетел по лестнице к себе. Когда Элен увидела сына, пропахшего луком, с распухшим кровоточащим носом и подбитым глазом, она едва не упала в обморок. Потом схватила первое подвернувшееся под руку оружие, которым оказался молоток, скатилась вниз по лестнице и кинулась на Леона, намереваясь убить его. Леон грустно сказал:

— Вы совершенно правы, убейте меня! Она ударила его молотком в грудь, но это было все равно, как если бы она ударила стенку. Она в слезах поднялась наверх. Томас! Ее Томас! Ее любимое дитя, такое прекрасное! Его искалечило это чудовище!

Леон последовал за ней. Он заменил лук настойкой из цветов календулы, настоянными в сливовой водке, и все уладилось. Сломанный нос был почти не заметен, он всего лишь слегка утратил прямолинейность, которая могла показаться безвкусной. С тех пор, когда Томас улыбался, нос тоже немного улыбался вместе с глазами, а когда он приходил в бешенство, что случалось редко, но выглядело ужасно, его лицо становилось похожим на физиономию свирепого варвара, готового убивать.