Рене Баржавель - Дни мира

Небольшой круглый стол был накрыт в уютном салоне, из которого вынесли диван и частично прикрыли зеркала зелеными растениями. Ирен Лабассьер сидела между новобрачной и ее отцом. Томас не узнал ее, но она его не забыла. Она не затаила на него обиду за поведение на балу у сэра Генри. В своей жизни, до того, как стала супругой банкира, она встречалась с более серьезными проблемами. А этот юноша, как она поняла, был совсем невинным и все еще интересовал ее. Во время обеда ее нога, прикрытая шелковым платьем, несколько раз касалась ноги Томаса, но тот не знал о подобных методах общения и решил, что эти прикосновения были случайными. С другой стороны ее нога коснулась ноги Поля де Рома, и этот контакт не был отклонен. Они хорошо знали друг друга. Сэр Генри оказался рядом с Леоном, так как мужчин собралось за столом больше, чем женщин. Леон, чувствовавший себя весьма непринужденно, потребовал пива вместо шампанского, которое не любил. Выпив огромное количество пива, он принялся рассказывать о животных. Окружающие, и прежде всего женщины, старались не показать, что шокированы запахом лошади. В то же время, сэр Генри с удовольствием услышал, что Леон прекрасно знаком с пони из Коннемары. Леон даже выдал ему несколько практических советов, касающихся выращивания лошадей, и пригласил сэра Генри посетить круглый дом. Со своей стороны, сэр Генри пригласил Леона на рыбалку в Донеголе. Он был очарован необычным общением. Ему давно не встречался столь живописный и эффектный собеседник. Банкир Лабассьер дремал. Он все с большим и большим трудом воспринимал обильные застолья. Элен выглядела черной ледяной глыбой.

Она надела поверх своего самого нового платья гарнитур из кружев с мелкими точками, заказанный ее дедом Джонатаном для своей юной супруги в год ее переезда в Ирландию. Это было изделие из двух кружевных манжет и большого воротника, на изготовление которого ушло два с половиной года работы старой служанки, устраивавшейся или возле окна во время бесконечных белых ночей летом, или возле горевшего в печи торфа, или же возле свечи, осенними вечерами зажигавшейся почти сразу после полудня.

Элен прикрепила к корсажу большую эмалевую брошь с изображением белого единорога на синем фоне. Под вставшим на дыбы животным помещался семейный девиз: «Я ВЕРНУСЬ!», пронесший через века никогда не ослабевавшую надежду Фулька Рыжего после бегства его супруги-феи. Из поколения в поколение эти два слова поддерживали у его потомков неясную ностальгию, неопределенную надежду на возвращение чего-то иного, чего-то легендарного, что должно появиться однажды в волшебном свете Ирландии, спустившись с гор с вечно юным божеством Агнусом Огом; или же оно могло прибыть с моря на судне с разорванными парусами, пронизанными солнцем и туманом.

Для Элен этот девиз принял явный смысл, олицетворявший обещание, данное самой себе для себя и для ее сына: я вернусь на остров, Я ВЕРНУСЬ! Целеустремленность, с которой она добивалась выполнения этого обещания, позволяла надеяться, что никому и ничему не удастся отменить возвращение.

Она сразу же, за несколько жутких минут, поняла, что Томас предавался с этой девушкой акту, который не может оправдать даже замужество. Что девушка была беременна и что сын обязан жениться на ней. Томас! Ее малыш, такой прекрасный, такой чистый… В это невозможно поверить. Но это было правдой. Это не только казалось ей отвратительным, но самым серьезным образом мешало его будущему. Нельзя заводить семью в девятнадцать лет, если собираешься сделать карьеру. Это прекрасно понимал Генри, который до сих пор не женился. Сколько лет было ему? По меньшей мере, лет сорок, может быть, даже сорок пять… Конечно, он должен жениться в ближайшие годы, ведь он единственный сын в семье и обязан обеспечить наследование. Но он не торопился… И был совершенно прав… И Элен подумала о Томасе: «Он должен был подождать, пока я не умру…»

У нее мелькнул проблеск надежды, когда узнала имя девушки, завладевшей сыном, ее адрес и положение в обществе ее отца. Он должен был обладать солидным состоянием. С приданым можно надеяться… В конце концов, этот брак мог стать подарком судьбы, каким бы горьким ни оказался его вкус.

Но ее беседа с Полем де Ромом, вежливым и общительным, лишило Элен каких-либо иллюзий. У Полины не будет приданого. И не будет никакого наследства. У него не было недвижимости. Особняк на улице Дю Буа одолжил ему приятель-американец (она не знала, что это была приятельница), а вилла в Трувиле предоставлена в его распоряжение банкиром Лабассьером. У него не было денег даже на приобретение мебели. Полина смогла взять с собой в качестве приданого трюмо, один стул в стиле Второй империи из черного дерева, инкрустированного перламутром, да еще кровать Рекамье из красного дерева.