Тони Моррисон - Возлюбленная [litres]

Кувшин с сидром довольно тяжелый, но он всегда такой, даже когда пуст. Денвер легко может донести его и сама, но все-таки просит Бел помочь ей. Кувшин стоит в холодной кладовой возле банки с патокой и шестифунтовым круглым сыром, твердым как камень. Тюфяк Поля Ди лежит посреди сарая, прикрытый газетами; в ногах — сложенное одеяло. Здесь Поль Ди спит вот уже месяц, хотя кругом лежит снег и пришла настоящая зима.

Сейчас полдень; на улице вполне светло, а в доме темновато. Лучи солнца пробиваются сквозь щели в крыше и стенах старой кладовки, но они кажутся чересчур слабыми, чтобы убежать от тьмы. Тьма гораздо быстрее и сильнее их; она заглатывает солнечные лучи, точно рыбью мелочь.

Дверь вдруг с грохотом захлопывается. Денвер не может понять, где сейчас Возлюбленная.

— Эй, ты где? — шепчет она как бы со смехом.

— Здесь, — отвечает та.

— Где?

— А ты найди меня, — говорит Возлюбленная.

Денвер, вытянув перед собой правую руку, осторожно делает шаг или два, спотыкается и падает на тюфяк. Под ней шуршат газеты. Она снова нервно смеется.

— Ох, прекрати это, Бел! Ты где?

Никто ей не отвечает. Денвер протирает глаза и щурится, пытаясь во тьме различить очертания мешков с картошкой, жестянку с жиром и бок копченой свиной ноги, среди которых могла спрятаться Возлюбленная.

— Ну хватит дурачиться! — говорит она и смотрит вверх, на тонкие лучики света, чтобы лишний раз убедиться, что находится именно в холодной кладовой, что все это ей не снится. Крошечные солнечные рыбки все еще плавают там, над темной глубиной, но не могут спуститься вниз, к ней.

— Кажется, это ты захотела пить? Ты хотела сидра или нет? — В голосе Денвер звучит слабый упрек. Еле заметный. Она не хочет обидеть Возлюбленную и не хочет, чтобы та заметила, как ужас окутывает ее сейчас всю, точно густая паутина. Возлюбленной нигде не слышно и не видно. Денвер с трудом встает на ноги среди шуршащих газет. Вытянув перед собой руку с растопыренными пальцами, она медленно продвигается к двери. Там нет ни щеколды, ни замка — только кусочек проволоки в виде крючка, который накидывают на гвоздь. Денвер рывком отворяет дверь. Холодный солнечный свет мгновенно прогоняет тьму. Сарай выглядит в точности так, как и когда они туда вошли, — только вот Возлюбленной там больше нет. Не имеет смысла искать ее — в холодной кладовой все видно с первого взгляда, — но Денвер все-таки ищет. Утрата поистине оглушительна. Она снова заходит в кладовую, позволяя двери быстро захлопнуться у нее за спиной, и в темноте быстро обходит помещение, касаясь каждого предмета, путаясь в паутине, нащупывая окаменевший сыр, скользкие полки, спотыкаясь о тюфяк, все время попадающийся под ноги. Но она как бы ничего этого не замечает, потому что не чувствует собственного тела. Она кажется себе комком льда, вырванным из толстого ледяного пласта, сковавшего ручей, и теперь она плывет в темноте, в плотной холодной воде, ударяясь об острые края невидимых предметов, окружающих ее. Хрупкий, легко тающий ледяной комочек.

Трудно дышать, и даже если бы было светло, Денвер все равно ничего не увидела бы, потому что она плачет. Все случилось в точности так, как она и представляла себе. Просто. Вошла и вышла. Чудесное появление на пне; лицо, невидимое в тени и как бы стертое солнечным светом; и потом — чудесное исчезновение в темном сарае, словно ее заживо поглотила тьма.

— Не надо, — говорит она сдавленным от рыданий голосом, — не надо! Не уходи!

Это оказалось гораздо хуже, чем появление в доме Поля Ди, когда она беспомощно роняла слезы на кухонную плиту. Это гораздо хуже. Тогда она плакала из-за себя. А теперь — потому что утратила свое «я». Лучше уж умереть. Денвер чувствует, как тает ее плоть, растворяется во тьме, превращается в ничто. Она хватает себя за волосы на висках, стараясь захватить побольше и выдрать их с корнем, чтобы болью хоть немного приостановить таяние плоти. Стиснув зубы, она сдерживает рыдания и застывает. Она даже не пытается открыть дверь — ведь там, за дверью, больше ничего нет. Она решает остаться в холодной кладовой, и пусть тьма поглотит ее, как поглощает тех солнечных рыбок — лучики солнца под крышей. Ей не перенести еще одного расставания, и подобные шутки больше ей не под силу. Вот так — проснешься утром и не найдешь сперва одного брата, а потом и другого на привычном месте в кровати, где его нога упирается тебе в спину. Или сидишь себе за столом, ешь тушеную репу, приберегая подливку для бабушки, и вдруг в дверях гостиной появляется мать, опирается о косяк и говорит: «Бэби Сагз умерла, Денвер». И только добравшись до тревожной мысли о том, каково ей будет, если Сэти умрет или уедет куда-нибудь с Полем Ди, мечты ее прерываются и она снова оказывается в темноте на куче старых газет.