Себастьян Фолкс - И пели птицы… [litres]

Звонил Роберт. Неожиданно выяснилось, что ему придется провести этот вечер в Лондоне, не хочет ли она повидаться с ним у него на квартире?

– Прости, что я так, с бухты-барахты, – сказал он. – Сам об этом только-только узнал. Ты, наверное, занята.

Элизабет собиралась пойти в кино, а оттуда на вечеринку – где-то в южном Лондоне.

– Ничего я не занята, – сказал она. – Около восьми, ладно?

– Тогда до встречи. Посидим дома, ладно? Я куплю чего-нибудь поесть.

– Не утруждайся. Я с собой привезу, – быстро сказала она, зная по опыту, чего способен накупить Роберт.

Предупредив знакомых, чтобы на вечеринке ее не ждали, Элизабет направилась в кабинет Эрика, узнать, не нуждается ли он в помощи.

– Итак, – сказал он и уронил полдюйма пепла на свой кардиган, – странствующий рыцарь наносит короткий визит.

– Хорошо бы ты не подслушивал мои разговоры.

– Это каким же образом? Ты же используешь контору как центр своей светской жизни.

– Не такая уж она у меня и бурная, ты не находишь? Один мужчина раз в месяц. Могло быть и хуже. Развеселись, Эрик. Давай я приглашу тебя на ланч.

Эрих вздохнул.

– Ладно. Только не у Лукки. Им я уже сыт по горло. Что ни день, одни и те же подносы с одними и теми же сэндвичами. По-моему он просто намазывает свежую сардинную пасту поверх старой. А нижний слой датируется пятьдесят пятым годом и знаменует миг появления Лукки в Лондоне.

– Откуда ты знаешь, когда он сюда переехал?

– Видишь ли, мы, иммигранты, держимся один за другого. Нас всех пугает ваша проклятая полиция и правила, установленные вашим министерством внутренних дел. Так что дата приезда – штука важная.

– Так это их в министерстве внутренних дел обучают бутербродными управлять? Вот посмотри, итальянцы приезжают к нам из разных уголков своей страны, все они выросли на вкуснейшей еде, а здесь готовят одни и те же яйца под майонезом, одни и те же черствые бутерброды с сардинной пастой и один и тот же кофе с желудевым вкусом – это при том, что в Италии кофе больше похож на нектар. Их что же, иммиграционная служба снабжает сборником дрянных рецептов – или как?

– Не уважаешь ты бедных беженцев, а? Поосторожнее, не то потребую, чтобы ты сводила меня в лучший ресторан Лондона.

– Как скажешь, Эрик. Я с удовольствием.

– Боже ты мой, этот мужик привел тебя в хорошее настроение, нет? В колокольчик позвонил. Очень похоже на крысу Скиннера [19] Беррес Фредерик Скиннер (1904–1990) – американский психолог, изобретатель и писатель. Известен экспериментами по выработке условных рефлексов у крыс. .

– Ты имеешь в виду собаку Павлова?

– Нет. Я теперь англосакс. Меня и Скиннер устраивает. Ты все-таки занялась бы работой, а? Я-то со своей вот-вот управлюсь, и минуты не пройдет.

Разумеется, он прав, думала Элизабет, возвращаясь к рабочему столу. Роберт звонит, она подпрыгивает. Один только голос Роберта делает ее счастливой. Но лучше иметь единственный источник счастья, чем не иметь никакого, верно? Она уж и отталкивала его от себя, и тянула к себе, и занималась самовнушением; раскладывала собственные чувства по полочкам и пыталась догадаться, что чувствует он; делала все, чтобы заставить его бросить жену, но ничего не менялось. И она приказала себе не думать о будущем. Мрачные разговоры и тягостные расставания – все это им еще предстоит, и довольно скоро.

Роберту принадлежала небольшая квартира на верхнем этаже дома, стоявшего неподалеку от Фулем-роуд. В ожидании Элизабет он попытался удалить из своего жилища приметы семейной жизни, но, разумеется, истребить их полностью не смог. Кухня в квартире была что называется «открытой», отделенной от гостиной лишь бамбуковой занавеской. На деревянной тумбе стояли две бутылки из-под кьянти с воткнутыми в них красными свечами, – от них, по мнению Элизабет, отчетливо веяло атмосферой шестидесятых и бистро в Челси. Выбросить их было нельзя, потому что они нравились дочери Роберта.

В гардеробе висело с полдюжины платьев его жены, в шкафчике ванной комнаты лежало кое-что из ее косметики.

Ладно, хотя бы фотографию ее убрать с серванта и спрятать в комоде под скатертями он может. Однако проделывая это, Роберт всякий раз испытывал приступ суеверной вины, как будто втыкал в восковую фигурку жены булавки. Зла он ей не желал, она была женщиной преданной и великодушной – Роберт подозревал, что сам эти качества утратил, но отказаться от Элизабет было выше его сил.

Многие коллеги считали их с Элизабет отношения легкими и удобными – нечто вроде приятной интермедии, какие большинство из них и сами время от времени себе позволяли. Роберт знал, что и Элизабет думает именно так, как ни старался он убедить ее в обратном. Когда он, протестуя, уверял ее, что не принадлежит к числу мужчин подобного рода, она только смеялась. Еще до их знакомства Роберт в одну опрометчивую ночь изменил жене, но с Элизабет, как он пытался ей объяснить, все обстояло иначе. Он считал, что женился не на той женщине. Он вовсе не жаждал какой-то умозрительной свободы, ему просто хотелось быть рядом с Элизабет. Поначалу она притягивала его физически: проведя без нее неделю, он становился рассеянным и раздражительным. Но затем его начала интриговать насмешливая самоуверенность Элизабет. Если он пользовался ею, а она иногда говорила это, лишь как забавной игрушкой, почему отношения с ней перестали быть просто приятными? Откуда взялось столько боли в том, что коллеги Роберта, многозначительно подпихивая его локтем в бок, обозначали словом «порезвиться»?