Чарльз Диккенс - Тайна Эдвина Друда [litres]

Новый постоялец ужинает без аппетита и снова уходит. Он держит путь на восток, все дальше и дальше по жалким замызганным улицам, и наконец достигает места своего назначения: это застроенный ветхими домишками двор, еще более жалкий и замызганный, что привычно для этих кварталов.

Он поднимается по разбитой лестнице, отворяет дверь, причем его обдает спертым воздухом, заглядывает в темную комнату и спрашивает:

– Вы тут одни?

– Одна, милый, одна, все вот одна сижу, чистое разоренье, – отвечает из темноты хриплый голос. – Ну а для тебя оно даже и лучше. Заходи, заходи, кто бы ты ни был. Я тебя не вижу, надо сперва спичку зажечь, а голос вроде знакомый. Бывал ты у меня, что ли?

– Зажги спичку и посмотри.

– Сейчас, милый, сейчас. Да вот руки-то у меня трясутся, сразу и не нашаришь, где они есть, эти спички. А еще, не дай Бог, кашель нападает, тогда их и вовсе не поймать, скачут ровно живые. Ты из плаванья, что ли?

– Нет.

– Не с корабля?

– Нет.

– Ходят ко мне и здешние, не одни моряки. И я им всем мать. Не то что Джек-китаец на той стороне двора. Он-то никому не отец. Нету в нем этого. Да он и настоящего секрета не знает, как смешивать, хоть берет не меньше, чем я, а то и подороже. Вот она, спичка, а где свеча? Только бы не закашлять, а то, бывает, двадцать спичек истратишь, пока зажжешь.

Но она находит свечу и успевает ее зажечь. И тут же на нее накатывает кашель. Она сидит, раскачиваясь взад и вперед, сотрясаемая кашлем, и задышливо бормочет в промежутках:

– Ох, легкие-то у меня плохие! Износились да издырявились, как сетка для капусты! – Наконец кашель ее отпускает. Пока длился приступ, она ничего не видела и не слышала, все ее силы уходили на борьбу с судорогой, раздиравшей ей грудь. Но теперь она вглядывается, прищурясь, и как только дар слова возвращается к ней, восклицает, как бы не веря своим глазам: – Э! Вот это кто!

– Что вас так удивляет?

– Я и не чаяла, милый, тебя увидеть. Думала, ты помер и душенька уж твоя на небе!

– Почему?

– Да как же, столько времени не бывал. А разве ты можешь без курева? Ну, думаю, значит, с ним плохо, а то бы пришел, кроме меня-то, ведь никто не знает секрета, как смешивать. Да ты еще и в трауре! Что же не пришел выкурить трубочку для утешенья? Или он тебе деньги оставил, который помер, так что и утешенья не надо?

– Нет. Не оставил.

– А кто ж это у тебя помер?

– Родственник.

– А от чего он помер-то?

– От смерти, надо полагать.

– Вот мы какие сегодня сердитые! – с заискивающим смешком восклицает женщина. – Разговаривать даже не хотим. Ну да ты не в духе, милый, потому давно не курил. Это вроде как болезнь, я знаю! Но ты правильно сделал, что сюда пришел. Изготовлю тебе трубочку, и все как рукой снимет.

– Ну так готовь, – говорит посетитель. – И поскорее.

Он сбрасывает башмаки, распускает галстук и ложится в изножье продавленной кровати, подперев рукой голову.

– Вот теперь ты уж больше на себя похож, – одобрительно говорит женщина. – Теперь и я узнаю старого своего знакомца! А все это время ты, значит, сам для себя смешивал?

– Курил иногда на свой собственный лад.

– Вот этого никогда не надо делать – курить на свой собственный лад! Это и для торговли плохо, и для тебя нехорошо. Где же моя скляночка, и где же мой наперсток, и где моя ложечка? Вот мы ему сейчас изготовим, теперь-то уж он покурит по всем правилам!

Она принимается за дело – раздувает тусклую искру у себя в ладонях, затягивается, хлюпая, из трубки и гнусавым, но очень довольным голосом то и дело заговаривает с лежащим на кровати. Тот отвечает рассеянно, не глядя на нее, как будто его мысли уже витают где-то в преддверье снов, в которые он сейчас погрузится.

– Много я тебе трубочек изготовила с тех пор, как ты сюда в первый раз пришел, а, дружочек?

– Много.

– Ты ведь совсем новичком был, когда в первый раз пришел?

– Да. Тогда меня сразу смаривало.

– Ну а потом молодчиной стал. Теперь можешь вровень идти с самым лучшим курильщиком.

– Или с самым худшим.

– Сейчас будет готово. А какой ты певец был, в начале-то! Свесишь, бывало, головку, да и поешь как птичка. Ну получай, готово.

Он осторожно берет у нее трубку и подносит чубук к губам. Она садится рядом, чтобы подкладывать зелья, когда понадобится. Он делает несколько затяжек в молчании, потом спрашивает:

– Оно что, не такое крепкое, как всегда?

– Ты это о чем, милый?

– О чем же, как не о том, что у меня сейчас во рту?

– Да нет, такое же, как всегда, милый. В точности такое же.