Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

С внешней стороны она соблюдала все прежние формы, одевалась, следила за собой, посещала лекции, делала заметки в тетради, но все это было поверх ее души и мысли, внешний мир перестал ее интересовать.

Скребенский остановился на все это время в Ноттингаме. Он ощущал здесь большую свободу. Он никого не знал, ни с кем не должен был поддерживать связи. Все кругом было для него калейдоскопом, который он мог спокойно рассматривать. Ему также вся окружающая жизнь казалась чем-то искусственным, недостойным существования. Профессора, духовные лица, политические ораторы, передовые женщины, — все это заставляло его в душе смеяться едким смехом. Все это — марионетки, деревянные куклы, облеченные в различные костюмы.

Он был глубоко счастлив, оставаясь один. Он всячески избегал общества, чувствуя большое внутреннее богатство Все, что он делал, доставляло ему чувственное наслаждение, — езда на лошади, прогулка, лежание на солнце, даже бутылка вина в ресторане. Ни людей, ни разговоров он не желал. Ему хватало самого себя и того удовлетворения, которое он находил в самых простых поступках и действиях. Кругом него была плодородная, необъятная тьма, которой он всецело наслаждался. В людях-марионетках, с деревянными их голосами, он не нуждался.

С Урсулой он встречался ежедневно. Иногда вместо послеобеденных лекций она отправлялась с ним на прогулку. Они брали автомобиль и ехали за город. А там оставляли его на дороге и уходили бродить в лес. Он еще не владел ею. Инстинктивно они во всяком поцелуе, во всяком объятии, во всякой, даже и самой тесной, близости не доходили до грани, зная, что придет момент, когда она исчезнет сама. Тогда они целиком погрузятся в источник наслаждения и созидания.

Она пригласила его домой, и он неделю пробыл в Бельдовере. Ей нравилось видеть его в своем доме. Он подходил к атмосфере семьи, члены которой всегда таили в себе первобытную тьму и, приходя домой, сбрасывали принятые личины, чтобы дремать и греться на солнышке.

Его встретили ласково, и он скоро освоился, отвечая на все дружелюбной усмешкой.

Но Урсула чувствовала, что эта внутренняя домашняя свобода не относилась к ней. Если бы родители поняли ее отношения со Скребенским, они, в особенности отец, пришли бы в настоящее бешенство. И она держала себя с ним, как девушка, за которой ухаживают. Вместе с тем чувство протеста против социальных условностей крепло в ней все сильнее.

Весь день проводила она в ожидании его поцелуя, и принимала его с восторгом и со стыдом. И ждала она этого поцелуя почти сознательно. Он тоже ждал, но у него это ожидание скрывалось в более смутной форме. И всякий раз, когда наставало это время, у него в душе возникало смутное предчувствие своего уничтожения.

Наконец настал день полного завершения. Был опять темный, тревожный, ветреный вечер. Они шли по тропинке к Бельдоверу, спускаясь к лощине. Их поцелуи закончились, они достигли грани, где тьма грозила поглотить их совсем. В глубоком молчании шли они рядом.

Тропинка вела к лощине полной глубокой, непроницаемой тьмы. Сбоку мелькали огоньки станции, ветер издали доносил глухой шум паровоза и лязг вагонов, напротив на холме светился отдельными огнями Бельдовер, справа вдоль линии вспыхивали доменные печи. Подходя к лощине, они замедлили шаги. Скоро из тьмы они выйдут на свет, — они почти боялись этого. Полноты и удовлетворения в душе еще не было, то были два трепещущих, колеблющихся создания; они свернули в сторону и пошли тихо по краю перелеска, глядя на мелькающие впереди огоньки, на искусственный блеск города. Они не могли вернуться назад в мир — это было немыслимо.

Бредя по краю перелеска, они дошли до большого дуба у тропинки. Ветер яростно трепал его вершину, и неукротимый, гордый ствол трепетал под его напором.

— Сядемте здесь, — сказал он.

В этом бушующем кругу, почти не видя в темноте могучего дерева, служившего им приютом, они лежали, глядя на дальние огоньки, на пролетевший локомотив с вагонами, рассыпавший по своему пути поток огненных искр.

Потом он повернулся и поцеловал ее, а она ждала его, вся охваченная и проникнутая могучим трепетом ночной тьмы. Она хотела тех мук, которые ждали ее, она жаждала того страдания, которое предстояло ей. Мужчина, — что такое представлял он из себя? Могучую, темную, трепетную силу, объявшую ее. И как ветер в глухую ночь уносится далеко вперед во мрак, так и она унеслась в первобытную тьму, погрузилась в нескончаемый источник жизни — она вступила в безбрежную долину вечного бессмертия.