Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Но она любила его, ей нравилось его тело, независимо от всех его взглядов и убеждений. И он тоже нуждался в ней. Он ждал ее решения, — решения, принятого давно, еще с первым его поцелуем. Он был ее возлюбленным, чем бы это ни кончилось. Ее воля, ее желание были такими же упорными и устойчивыми, в то время, как душа и сердце смолкли, лишившись своей свободы. Он ждал ее, и она принимала его. Ведь он к ней вернулся. Его лицо загорелось и оживилось, он взглянул на нее ласковым, близким взглядом золотисто-серых глаз. Разгораясь, вспыхивая, охваченный огнем, он казался ей величественным, царственным, как тигр. Искра пламени упала на нее и зажгла ответный огонь, разгоревшаяся, она сидела озаренная светом его лучей. Сердце и душа замкнулись, сникли, затаились в самую глубину существа. Она была свободна от них, она получит свое удовлетворение.

Гордая, радостная, сверкающая, она была цветком, достигшим полного расцвета. Теплота, исходившая от него, придавала ей все больше сил. Она гордилась красотой его форм, резко выделявшей его среди остальных присутствующих. Это как будто способствовало увеличению и ее прелести, и она чувствовала себя перед ним воплощением красоты и изящества всего человечества. Олицетворяя в себе нечто безмерное, общечеловеческое, мировое, как могла она быть единой, ограниченной индивидуальностью!

Восхищенная, восторженная, она не в силах была оторваться от него. Ее место рядом с ним, что может заставить ее отказаться от него?

Они вышли из кафе.

— У вас еще есть здесь какие-нибудь дела? — спросил он. — Может быть мы уйдем отсюда?

Был такой же темный, ветреный вечер, как в тот день в Мерше.

— Здесь нам нечего делать, — сказала она.

Это был ответ, которого он ждал и желал.

— Тогда давайте гулять, — предложил он. — Куда нам пойти?

— Пойдемте к реке, — робко промолвила она.

Через минуту они ехали в трамвае к Трентскому мосту. Она была так довольна. Мысль о прогулке по темным, пустым, душистым лугам вдоль полноводной реки приводила ее в восхищение. Темные воды, катящиеся в глубоком молчании необъятного мрака, возбуждали в ней чувство дикой, необузданной свободы и воли.

Они перешли через мост, сошли в луга и пошли в сторону от освещенной дороги. Тут, во тьме, он сейчас же взял ее за руку, и они тихо тронулись, медленно, неслышными шагами продвигаясь во мраке. Вдали за ними замирал город, оттуда долетали слабые отголоски, заглушаемые порывами ветра, шумевшими между деревьями и яростно и гулко гудевшими под мостом. Молча шли они вперед, сливаясь в едином шаге. Он прижимал ее к себе все крепче, тихо обволакивая излучавшейся страстью. Их души нашли свое созвучие в этой глубокой тьме. Тьма была их миром, их необъятной вселенной.

— Совсем, как тогда, прежде, — подумала она вслух.

Но это было совсем не так, как прежде. Никогда еще не было такого полного созвучия в их душах, никогда еще не объединялись они в единой мысли.

— Я знал, что вернусь, — тихо сказал он.

Она затрепетала.

— Вы всегда меня любили? — спросила она.

Прямота вопроса захватила его и на мгновение поглотила его целиком. Со всех сторон их обступала тьма.

— Я должен был вернуться к вам, — произнес он медленно. — Я ощущал и чувствовал вас всегда.

Она молчала, торжествуя, видя в этом судьбу.

— Я всегда любила вас, — сказала она наконец.

Он весь вспыхнул, пламя охватило его с новой силой. Он должен отдаться ей, он должен отдать себя целиком, до основания. Еще крепче притянул он ее к себе, они тронулись дальше.

Она внезапно остановилась, услышав звук голосов. Они были совсем близко от изгороди, пересекавшей луга.

— Это влюбленные, — сказал он ей мягко.

Возле изгороди она увидела темные фигуры и сильно изумилась тому, что здесь нашлись живые души.

— Только влюбленные гуляют здесь вечером, — заметил он.

Потом низким, глубоким, волнующимся голосом он стал ей рассказывать об Африке, о ее густой черной тьме, наводящей жестокий страх.

— Меня совсем не пугает тьма в Англии, — продолжал он, — это моя естественная среда, особенно с вами вместе. Но в Африке тьма кажется плотней и насквозь пропитанной ужасом — не боязнью чего-то определенного, а просто беспредельным ужасом. Там кажется, что тьма пахнет кровью. Чернокожие хорошо понимают это, и они поклоняются этой тьме. Одним схожа эта тьма с нашей: она вся дышит чувственностью.

Она затрепетала, прижимаясь к нему, для нее он был голосом из тьмы. Он продолжал ей рассказывать приглушенным голосом об Африке, навевая что-то страшное, что-то чрезвычайно чувственное, — рассказывать о неграх с их непосредственной, свободной страстью, заливающей все кругом. Капля за каплей вливал он в нее горячую, плодотворную страсть, сжигавшую его кровь. Странным, таинственным казался он ей. Мир тускнел, рассеивался, растворялся. Своим мягким, певучим, баюкающим голосом он сводил ее с ума. Он ждал ответа, он добивался полного понимания. А она дрожала и трепетала, почти страдая. Рассказ об Африке кончился, наступило молчание; в полном мраке шли они вдоль большой, широкой реки. Она чувствовала, что все ее нервы напряжены, она чувствовала, что все в ней дрожит, трепещет и переливается. Она с трудом могла двигаться, ощущая своим существом глубокий, трепещущий мрак, обступавший их все ближе со всех сторон.