Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

С самых первых минут в Руане он почувствовал на себе холодное дыхание смерти, — Урсула испугала его; ему чудилось, что она покидает его. Она больше не нуждалась в нем, она увлеклась тем, что не имело ничего общего с ним. Улицы старинной постройки, собор, отпечаток старины на всем, удивительная, глубокая тишина этого города, все захватывало ее и отдаляло от него. Она устремилась к тому, что как будто было забыто ею, но в чем она продолжала нуждаться.

Теперь центром ее внутренней жизни стал массивный каменный собор, спокойно высившийся здесь, не зная ни перемен и разрушения, ни разочарований и отрицаний. Он был так величественен в своем постоянном, неизменном, мощном виде.

Она начала жить отдельной жизнью, но ни он, ни она не заметили этого сразу. Только одно испытал он в Руане впервые, — смертельный страх, острое мучительное предчувствие гибели, к которой они приближались. Такое же первое предостережение ощутила и она, тяжелое, безнадежное чувство зашевелилось в глубине ее души. Ей казалось, что временами она близка к апатии и полному отчаянию.

Они вернулись в Лондон. У них было еще два дня. Он так боялся ее отъезда, что потерял последний покой и стал совсем больным. Она же чувствовала неизбежность судьбы, что придавало ей большее спокойствие. Будь что будет. Пока она оставалась с ним рядом, он все-таки продолжал сохранять внешнее оживление, но проводив ее и сев на обратном пути в трамвай, сразу же почувствовал острый, холодный ужас.

Вагон ему показался пустынным, унылым; здания, мимо которых так недавно они проезжали, выглядели безжизненными и мертвыми. Сухая, бесплодная пустыня открывалась со всех сторон. Где же тот яркий, радостный мир, принадлежавший ему по праву? Как случилось, что он выброшен в эту пустыню из своего прибежища?

Он чувствовал, что сходит с ума. Эти кирпичные здания, этот вагон, эти серые, безличные люди по улицам наводили на него такой ужас, что он шатался, шатался как пьяный, не видя перед собой ничего. Он окончательно терял разум. Последнее время он обитал с нею в таком уютном, приветливом, живом мире, где все дышало неизмеримым богатством. Теперь он остался один в окружении суровом и мертвенно тусклом, среди безжизненных строений, суетного движения и призрачных фигур. Жизнь угасла, покрылась пеплом и золой, а поверх нее копошилась и суетилась ненужная, бесплодная деятельность, напоминающая сухой звук падающего шлака.

Теряя голову, утрачивая ощущение своей личности, отправился он в свой клуб, и в оцепенении сидел там за стаканом виски. Ему казалось, что он сам стал такой же мертвенной оболочкой, сохраняющей механическую способность разговора и движений, таким же призрачным, неживым существом, каких мы обычно называем на своем мертвенном языке людьми. Эта внутренняя раздвоенность отчаяния угнетала его. Он чувствовал, что близок к гибели.

Так, утратив ощущение жизни, проходил он от завтрака до чая. Лицо его окаменело, потеряло всякое выражение и окраску, жизнь стала простым сочетанием механических движений. Как мог он остаться таким тусклым, безжизненным? Он написал ей письмо.

«Я думаю, что нам давно надо было бы пожениться. С отъездом в Индию мое жалованье увеличится, и мы вполне сможем на него существовать. Если же вы не хотите ехать в Индию, я, вероятно, смогу остаться и в Англии. Но мне кажется, вам понравится в Индии. Вы можете там ездить верхом и вы хорошо познакомитесь со всем окружающим. Если же вы хотите обязательно держать экзамены на бакалавра, мы можем пожениться немедленно после их окончания. Я напишу вашему отцу, как только вы меня известите, что…»

Он продолжал, как будто бы уже получив ее согласие. Если бы только он мог остаться с нею! Все его желания сосредоточились на браке с Урсулой. Он желал только быть уверенным в этой женщине. И вместе с тем он чувствовал такую полную безнадежность, холод и отчаяние. Ничто его не трогало, ничто не находило отзвука в его душе.

Казалось, его жизнь замерла. Душа угасла, все существо стало бесплодным. Он стал похож на призрачную телесную оболочку, у которой отняли жизнь. Прежняя полнота существования исчезла, он казался поврежденным обломком. День за днем ему становилось все хуже. Ощущение утраты жизни все усиливалось.

Он бродил и слонялся повсюду. Но ощущение внутренней пустоты не покидало его ни на одно мгновение. Ни мыслей, ни чувств, ни желаний не было в нем. Все попытки оживить себя соприкосновением с людьми остались тщетными, он неизменно наталкивался на ту же пустоту. Люди оказывались для него только различными перестановками давно известных величин.