Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Она была в тюрьме. Она поглядела на стены, окрашенные зеленоватой масляной краской с темно-коричневой панелью, на громадные окна с жалкими геранями у тусклых стекол, на длинный ряд пюпитров, выравненных в четырехугольник, и страх охватил ее с новой силой. И это был новый мир, новая жизнь, которая внушала ей ужас. Взволнованная, она вскарабкалась на свой стул у учительской кафедры. Он был так высок, что ноги не доставали до земли и пришлось упираться на перекладину. Приподнятая над землей, она была теперь облечена своей должностью. Как все это странно и непонятно, как не похоже на те мечты, которые возбуждала в ней завеса дождя, сопровождая ее от Кёссей. Мысль о своей родной деревне вызывала в ней острую тоску; ей показалось, что она навсегда утратила ее.

Здесь она была среди суровой жестокой действительности — реальности. Так странно, что она должна была называть действительностью то, что до нынешнего дня было ей совсем неизвестно, что наполняло ее таким страхом и отвращением, то, от чего она желала бы отойти прочь. Это было явью, а Кёссей, милый, прекрасный, любимый, близкий ей Кёссей, бывший для нее частью ее Я, был менее реальной, менее ценной действительностью. Эта школьная тюрьма была реальностью. Здесь она должна была найти свое место, быть повелительницей школьников. Здесь она должна была осуществить свою мечту — превратиться в любимого учителя, приносящего свет и радость своим ученикам. Но пюпитры перед ней выглядели так остро и угловато, что все ее чувства разбились и она пришла в ужас. Она содрогнулась, чувствуя какой сумасшедшей была в своих ожиданиях. Она хотела вложить все свои чувства, все благородство души туда, где этого совсем не требовалось, где в этом не нуждались. Беспрерывно чувствовала она себя отталкиваемой, смущенной новою атмосферой, выбитой из колеи.

Она тихонько спустилась и обе они вернулись в учительскую комнату. Так странно было чувствовать, что приходится прилаживать и приспосабливать свою личность. Она была здесь ничем, в ней не было ценности и реальности, реальность была вне ее, и она должна была сама примениться к ней.

Мистер Гарби находился в учительской комнате, стоя у открытого, большого шкафа, где Урсула могла видеть стопки розовой промокательной бумаги, целые пачки новых блестящих книг, коробки с мелом, бутылки цветных чернил. Это был целый склад сокровищ.

Старший учитель был низеньким человеком грубого вида, с красивой головой и полными щеками. Резко очерченные брови и длинные свисавшие усы придавали ему внушительный вид. Он казался всецело поглощенным своею работой и совершенно не обратил внимания не приход Урсулы. Было что-то чрезвычайно оскорбительное в том, что он мог так углубиться в дело, не замечая других.

Оторвавшись на минутку от шкафа, он поглядел через стол и с любезной улыбкой поздоровался с Урсулой. У него был очень смелый и отважный вид, как будто он ожидал с ее стороны нападения.

— Вам пришлось пройтись по сырости, — сказал он Урсуле.

— О, я не обращаю на это внимания, я привыкла к этому, — ответила она с легким нервным смехом.

Но он уже не слышал. Слова ее прозвучали смешным лепетом. Он даже не замечал ее.

— Вы будете подписываться здесь, — сказал он ей как ребенку, — с указанием времени ухода и прихода.

Урсула расписалась в поданной тетрадке и отошла в сторону. Никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Она ломала себе голову, чтобы придумать, что сказать, но бесполезно.

— Я пойду впущу их, — заявил мистер Гарби своему помощнику, спешно убиравшему бумаги со стола.

Тот не выразил ничего, продолжая приводить все в порядок. Атмосфера стала еще напряженнее. В последнюю минуту мистер Брент быстро надел свой пиджак.

— Вы отправитесь к девочкам, — сказал старший учитель Урсуле с очаровательным, любезным видом, совершенно официальным и властным тоном.

Она вышла и нашла мисс Гарби и другую учительницу в передней. Дождь продолжал падать такими же мелкими каплями на асфальтовый двор. Зазвонил глухой, беззвучный колокольчик и звонил долго, упорно и однообразно. Наконец, звон прекратился. У ворот школьного двора был виден мистер Брент, с непокрытой головой, дующий в кулак, чтобы согреть руки, и поглядывающий на мокрую, грязную улицу.

По асфальтовому двору зашумели и застучали мальчики, двигаясь сплошным потоком и отдельными мелкими группами, с громкими возгласами и топотом ног. Девочки шли и бежали через другой вход.

В передней, где была Урсула, стоял страшный шум. Девочки поспешно стаскивали с себя кофточки и шляпки и вешали на крюки, в изобилии украшавшие вешалки. В воздухе был запах сырой одежды, откашливание, шум голосов и топот ног.