Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Маленькой еврейке было тридцать шесть лет. Ее дети были оба старше двенадцати и ее муж был согласен, чтобы они остались с ней, когда она выйдет замуж за Иствуда.

Так они и жили, эта странная пара, крошечная, изящная женщина с большими черными печальными, не то обиженными, не то содержащими постоянный упрек, глазами и искусно уложенными, темными вьющимися волосами. Элегантное, маленькое, своеобразное существо. И большой, светловолосый, бледноглазый молодой мужчина, сильный потомок какого-нибудь северного, старинного, может быть, датского рода. Жили в маленьком современном домике на вересковой пустоши у подножия больших холмов и вели свое собственное хозяйство.

Это было забавное хозяйство. Коттедж был сдан с мебелью. Но маленькая еврейка имела сильную склонность к стилю рококо и привезла с собой дорогие ее сердцу предметы: старинные, вычурно изогнутые шкафы, инкрустированные перламутром, черепашьим панцирем, черным деревом, слоновой костью и еще бог знает чем; старинные, с высокими резными спинками стулья, обитые итальянской парчой цвета морской волны; фигуры неизвестных богов с раздутыми ветром богато разрисованными яркими одеждами и розовыми лицами, целые полки жутких старинных фарфоровых фигурок; и наконец, довольно странную коллекцию изумительных картин, исполненных на стекле, в технике витража, созданных в начале девятнадцатого или конце восемнадцатого века.

В таком перенасыщенном и необычном интерьере она приняла Иветт, когда та несколько дней спустя после их встречи в карьере решилась нанести ей тайный визит. В коттедже была установлена целая система печей, и в каждом углу было тепло, почти жарко. В стиле рококо казалась и крошечная фигурка самой хозяйки в безукоризненном платьице, в передничке, аккуратно раскладывающая ломтики ветчины на блюде, пока большой, похожий на белую птицу майор в белом свитере и серых брюках, резал хлеб, мешал горчицу, готовил кофе и делал все остальное. Он даже умудрился приготовить блюдо с тушеным кроликом, поданное сразу после холодных закусок: мяса, салатов и икры.

Серебро и фарфор были действительно ценными; часть приданого невесты.

Майор пил пиво из серебряной кружки, маленькая еврейка и Иветт пили шампанское из хрустальных фужеров. Затем майор принес кофе. Женщины неутомимо болтали. Маленькая еврейка так и загоралась негодованием при упоминании о своем первом муже. Она решила развестись с ним сугубо из соображений нравственности. Она была очень нравственна. Майор, похожий на какую-то снежную птицу, такой сильный, по-своему даже красивый, если не принимать во внимание блеклые круглые глаза, совершенно лишенные ресниц, тоже страдал и негодовал из-за неспособности некоторых людей понять, что в жизни нравственно и что безнравственно. В его сильной, мускулистой груди атлета скрывался странный снежный ком ярости. И его нежность к миниатюрной еврейке была основана на чувстве оскорбленной справедливости, ложном представлении о нравственности, предрассудках северного племени, потомком которого он был. Все это влияло на чету Иствудов подобно мощному порыву ветра, повергая их в полную изоляцию.

После обеда они перешли на кухню. Майор закатал рукава, обнажив сильные, тренированные белые руки и аккуратно, ловко стал мыть посуду, а женщины тем временем ее вытирали. Покончив с тарелками, он обошел все комнаты, занявшись печами, которые тоже требовали внимания.

Затем он вывел маленький закрытый автомобиль и повез Иветт под дождем домой, и высадил ее у задних ворот, вернее, около маленькой калитки среди лиственниц, от которой земляные ступеньки вели вниз к дому.

Девушка была прямо-таки очарована этой парой.

— Право же, Люсиль, я встретила необыкновенных людей, — говорила Иветт, рассказывая об Иствудах.

— Наверное, с ними очень интересно, — согласилась Люсиль. — И мне нравится, что майор занимается домашней работой, во всем этом есть что-то необычное. Я думаю, с ними будет очень приятно общаться, но только когда они поженятся, не раньше.

— Да, — тихо произнесла Иветт, — да, именно так и будет.

Выходящие за рамки обычных для их круга отношения между крошечной еврейкой и бледноглазым великаном снова навели Иветт на мысли о цыгане, который было потерялся в ее сознании, и который теперь вернулся с внезапной мучительной силой.

— Что же все-таки, Люсиль, — спросила она, — что сводит людей вместе? Людей, далеких, как Иствуды, или, например, папу и маму, так ужасающе не подходивших друг другу? Как та цыганка, которая гадала мне, похожая на большую лошадь и цыган, такой изящный и так хорошо сложенный. Что это?