Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

И он, сидя у огня и дуя на горячий кофе, был полон только одним: отчетливым сознанием таинства ее чистоты, совершенной нежности тела.

Наконец он отставил кружку к огню и, обернувшись, стал смотреть на нее. Блестящие волосы падали ей прямо на лицо, когда она пыталась сделать хоть один глоток из чашки. Кофе был обжигающе горячим. На ее лице было выражение гордой безмятежности, как бывает у цветка, ненадолго застывшего в момент полного расцвета. Загадочный ранний цветок, она расцвела, как подснежник, расправляющий нежные белые крылышки, пробуждаясь ото сна, для полета в краткий миг цветения. Угадываемое в ней пробуждение, неосознанное до конца стремление к освобождению от оков невинности, вызывало такой же ошеломляющий восторг, как появление первого подснежника в лучах солнца.

Цыган, затаив дыхание, наблюдал за ней, ощущая каждой клеточкой своего тела ее состояние.

Затем его голос произнес тихо, почти неслышно:

— Ты не хочешь подняться в мой фургон и вымыть руки?

Ее еще почти детские, но уже просыпающиеся от сна невинности глаза смотрели прямо на него; не видя, она смутно ощущала лишь темную, страшную силу, которая исходила сейчас от него, парализовала, окутывала с ног до головы, полностью подчиняла, совершенно лишала воли. Она осознавала его только как темную непререкаемую власть, как неизбежность.

— Я думаю, что хотела бы, — ответила Иветт, как зачарованная.

Он молча поднялся и, повернувшись, тихо отдал какие-то распоряжения старухе. Затем обратил взгляд темных глаз на Иветт, вновь покоряя своей власти и как бы снимая бремя ответственности за ее поступок.

— Идем, — коротко бросил он.

Она последовала просто, последовала безмолвному, тайному, подавляющему движению его тела впереди нее. Это не требовало никаких усилий. Она слепо следовала его воле.

Он был уже на верхней ступеньке, а она еще внизу, когда в ее сознание вторгся посторонний звук. Она замерла на нижней ступеньке. К карьеру приближался автомобиль. Цыган, вздрогнув, оглянулся. Старуха, по своему обыкновению, что-то неразборчиво забормотала. С быстро нарастающим шумом машина пронеслась неподалеку. Промчалась мимо.

Затем они услышали женский возглас и резкий скрип тормозов. Автомобиль остановился сразу за карьером. Закрыв дверь в фургон, цыган спустился по ступенькам вниз.

— Не хочешь надеть шляпу? — спросил он Иветт.

Она послушно подошла к табурету у огня, взяла шапку и надела на голову. Он с мрачным видом сел на землю около колеса фургона и взял в руки инструменты. Быстрое тук-тук-тук его молотка, теперь отрывистое и сухое, как очередь игрушечного автомата, прекратилось как раз в тот момент, когда послышался голос женщины:

— Можно нам погреть руки у вашего костра?

К костру подошла женщина, одетая в шикарную соболиную шубу. За ней следовал мужчина в синей шинели, на ходу стягивая меховые рукавицы и вынимая из кармана трубку.

— Это так соблазнительно, — продолжала женщина в роскошной шубе из шкурок множества убитых зверьков, улыбаясь всем широкой полусмущенной, полуснисходительной глуповатой улыбкой.

Никто не произнес ни слова. Гостья придвинулась к огню, продолжая дрожать от холода. Они, видимо, долго ехали в открытой машине и даже великолепная шуба не согрела ее. Это была совсем маленькая женщина с довольно крупным носом, вероятно, еврейка. Крошечная, как ребенок, в огромной соболиной шубе она выглядела более крупной, чем была на самом деле. Большие печальные, черные глаза смотрели странно, не то обиженно, не то изумленно из дорогого мехового облачения. Она низко склонилась к огню, вытягивая маленькие пальчики с блестевшими на них изумрудами и бриллиантами.

«Брр, — содрогнулась она. — Конечно, мы не должны были выезжать на открытой машине. Мой муж не позволяет мне даже пожаловаться, что я окоченела». — Она обратила на него свои большие детские глаза, полные упрека и одновременно скрытой боязни сказать что-то не так, обидеть или задеть его самолюбие. Во взгляде этой богатой женщины было столько мудрой проницательности и всепрощающего обожания! Очевидно, она была безумно влюблена в этого крупного голубоглазого блондина.

Он взглянул на нее своими пустыми светлыми глазами, которые, казалось, не имели ресниц, и легкая улыбка сморщила его гладкие розовые щеки. Улыбка не выражала ничего. Это был мужчина, вид которого сразу же ассоциируется с зимними видами спорта: лыжами и коньками. Отрешенный от жизни, атлет, в данный момент он медленно набивал трубку, вдавливая табак длинным сильным покрасневшим пальцем. Некоторое время еврейка наблюдала за ним, надеясь на какую-нибудь ответную реакцию. Совсем ничего, кроме этой странной, бессмысленной улыбки. Нахмурив брови, гостья отвернулась к костру, продолжая рассматривать свои маленькие белые, распростертые над огнем руки.