Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Он снял пальто на тяжелой меховой подкладке и остался в вязаном свитере оригинального фасона и расцветки желтых, серых и черных тонов, очень дорогом и красивом, надетом поверх черных, довольно широких, очень хорошо сшитых брюк. Да, на них обоих одежда была очень дорогая! У него была великолепная атлетическая фигура, с хорошо развитой грудной клеткой. Как опытный путешественник, он стал поправлять огонь, спокойно и умело, будто солдат на привале.

— Как ты думаешь, они не будут против, если мы подкинем в огонь немного еловых шишек, чтобы увеличить пламя? — спросил он Иветт, искоса бросая взгляд на цыгана, невозмутимо работающего молотком.

— Я думаю, ему понравится, — с трудом вникая в смысл его слов, сказала Иветт, медленно приходя в себя. Колдовская, словно заклинание, власть цыгана сейчас покинула ее и она чувствовала себя неожиданно выброшенной на мель, опустошенной.

Мужчина пошел к машине и вернулся с маленьким мешочком еловых шишек, из которого вытащил целую пригоршню.

— Не возражаете, если мы увеличим пламя? — обратился он к цыгану.

— Что?

— Вы не против, если мы сделаем пламя побольше, подбросив немного еловых шишек?

— Делайте, раз начали, — равнодушно ответил цыган.

Мужчина стал легко и осторожно класть шишки на красные угли. И вскоре одна за другой они загорелись, запылали огненными цветами, источая приятный, слегка дурманящий аромат.

— Ах, прелестно, прелестно! — закричала маленькая еврейка, с обожанием глядя на своего кумира. Он же смотрел на нее сверху вниз, столь же доброжелательно, как солнце на лед.

— Ты любишь огонь? Я так люблю его! — почти кричала она Иветт сквозь стук молоточка.

Стук досаждал гостье. Она оглянулась, слегка нахмурив красивые маленькие брови, безмолвно приказывая остановиться. Иветт тоже оглянулась. Цыган склонился над медной чашей. Голова вниз, ноги в стороны, гибкие руки делают работу. Он казался теперь таким далеким.

Спутник миниатюрной еврейки медленно подошел к цыгану и, глядя как тот работает, стоял молча, не выпуская трубки изо рта. Теперь эти мужчины, как две незнакомых собаки, должны были познакомиться, обнюхав друг друга.

— У нас медовый месяц, — сказала очаровательная маленькая еврейка, глядя на Иветт печальным, будто обиженным взором. Голос у нее был звонкий, очень высокий, как у некоторых птиц, например, у сойки или грача, — зовущий.

— Правда? — спросила Иветт.

— Да, но перед тем как пожениться! Ты слышала имя Симон Фассет? — она назвала имя очень богатого и хорошо известного на севере страны инженера. — Я была его женой. Мы как раз сейчас разводимся. — Она говорила спокойно, почти задумчиво, но в глазах читались любопытство и вызов, настороженность.

— Правда? — рассеянно повторила Иветт.

Теперь она поняла выражение неуверенности, обиды и вызова в больших детских черных глазах этой маленькой женщины. Это было гордое и прямое грациозное существо, но, может быть, слишком рациональное и не свободное от предрассудков. Возможно, это частично объяснялось пресловутой щепетильностью всем известного Симона Фассета.

— Да, как только мы разведемся, я выйду замуж за майора Иствуда. — Теперь все ее карты были открыты. Она никого не собиралась обманывать. Позади нее кратко переговаривались двое мужчин. Она оглянулась и остановила взгляд больших черных глаз на цыгане. Тот смотрел снизу вверх, как будто с робостью и почтением, на ее большого приятеля в дорогом джемпере, стоящего совсем близко с трубкой во рту, с низко опущенной головой.

— На лошадях из Аграса… — услышали они обрывок фразы, сказанной тихим голосом цыгана.

Мужчины говорили о войне. Как оказалось, цыган служил в артиллерийском полку, бывшем в непосредственном подчинении майора.

— Какой красивый мужчина, — сказала еврейка по-немецки и, спохватившись, сразу же повторила на английском: — Ах, какой все-таки красивый мужчина! — Для нее он, как и для всех, был одним из обыкновенных мужчин, первым встречным, да при том еще цыганом.

— Довольно красивый, — безразлично произнесла Иветт.

— Вы на велосипеде? — удивленно воскликнула маленькая женщина.

— Да, из Пэплвика, здесь недалеко. Мой отец здешний пастор: мистер Сейвел!

— О, очень приятно! — сказала еврейка. — Я знаю! Умный писатель! Очень умный! Я читала.

Еловые шишки уже рассыпались и огонь был как высокий искрящийся столб из разрушающихся, на глазах осыпающихся пламенеющих цветов.

Послеобеденное небо затянулось облаками. Возможно, к вечеру пойдет снег.