Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

— По крайней мере, — ответила бабушка, — мы происходим не из полуиспорченной породы.

Последовала минутная пауза. Затем Люсиль со сверкающими от обиды глазами вскочила со своего стула.

— Ты, заткнись! — крикнула она в порыве, ставившем под угрозу достоинство старой леди, оскорбляющем ее ничем не запятнанное величие.

Грудь Бабули начала бурно вздыматься от бог знает каких эмоций.

На этот раз пауза, как после удара грома, была ледяной.

Затем тетушка Сисси набросилась на Люсиль как фурия.

— Иди в свою комнату! — хрипло кричала она. — Иди в свою комнату!

И она начала насильно выпихивать бледную, разъяренную Люсиль за дверь. Люсиль позволяла себя выталкивать, пока тетушка Сисси не прокричала:

— Сиди в своей комнате, пока не извинишься за свое поведение, пока не извинишься перед Мамулей!

— Я не стану извиняться! — раздался рассерженный голос Люсиль.

Тетушка Сисси все более неистово толкала ее наверх.

Иветт, ошеломленная происходящим, выпрямившись, стояла в гостиной с видом оскорбленного достоинства. В полусшитом голубом платье, с обнаженными руками она, казалось, потеряла дар речи. Ее тоже прежде всего ошеломил нескрываемо враждебный выпад Люсиль, покушение на величие возраста и авторитет Бабули. И в то же время она сама полна была холодного презрения к старухе за ее оскорбительную реплику в адрес их матери.

— Конечно же, я не хотела никого оскорбить, — произнесла Бабуля.

— Разве? — холодно усомнилась Иветт.

— Конечно, нет. Я только сказала, что мы не испорчены как раз потому, что нам случается быть суеверными, когда разбиваются зеркала.

Иветт не могла поверить своим ушам. Уж не ослышалась ли она? Возможно ли это? Как может Бабуля в ее возрасте так заведомо бессовестно лгать?

Иветт знала, что это ложь. Но она видела, что Бабуля искренне верит в свою новую версию.

В гостиной появился пастор, сделав перерыв в работе.

— Что случилось? — спросил он осторожно, дружелюбно.

— О, ничего, — протянула Иветт. — Люсиль велела Бабуле замолчать, когда та начала что-то говорить. И тетушка Сисси прогнала ее к себе в комнату. Люсиль, конечно, на этот раз перешла грань дозволенного…

Мамуля не совсем поняла, что сказала Иветт.

— Люсиль, действительно, должна научиться лучше контролировать себя, — произнесла она. — Упало зеркало и это взволновало меня. Я сказала об этом Иветт. В ответ она стала что-то говорить о суевериях и о людях в этом проклятом доме. Я сказала, что нельзя говорить плохо о людях в этом доме только потому, что им не нравится, если разбиваются зеркала. И тогда Люсиль набросилась на меня и велела заткнуться. Это позор, что дети совершенно не умеют сдерживаться. Я знаю, это не результат распущенности…

Тетушка Сисси вошла как раз во время этого монолога. Сначала даже она онемела. Но потом ей тоже стало казаться, что все было именно так, как только что сказала Бабуля.

— Я запретила ей выходить из комнаты, пока она не извинится перед Мамулей.

— Я сомневаюсь, что она извинится, — по-королевски спокойно сказала Иветт.

— А я и не хочу никаких извинений, — сказала старая леди. — У нее просто шалят нервы. Я не знаю, до чего они дойдут, если у них такие нервы уже в этом возрасте. Ей надо принимать виброфаст. Я уверена, Сисси, что Артур хочет чаю.

Иветт отложила шитье, и, взяв платье на руку, собралась идти наверх. Ей хотелось утешить Люсиль и заодно спросить, хорошо ли теперь ложатся рукава. Поднимаясь по лестнице, она опять стала напевать тот же глупый мотивчик, громко и сбивчиво. Ее бил внутренний озноб.

На первой площадке она приостановилась, как делала почти всегда, и уставилась в окно, выходящее на дорогу и мост. Как героиня ее любимой поэмы она всегда ждала, что кто-то проедет мимо вдоль реки, мило напевая «тира-лира» или что-нибудь столь же умное и значительное.

Приближалось время чая. Вдоль короткой дорожки, ведущей от боковой стены дома вылезли подснежники, на мокрой траве по склонам, сбегающим вниз к ручью, садовник сажал что-то в круглые сырые клумбы.

За воротами начиналась белесая от грязи дорога, почти сразу выходившая на каменный мост и затем круто поднимающаяся в зарослях кустов до каменной дымящей северной деревни. За деревней дорога спускалась вниз в долину, в которой Иветт хорошо были видны мрачные силуэты мельниц с их высокими стройными башнями.

Приход расположился на одной стороне реки Пэпл, в довольно глубокой низине, деревня же вытянулась вне и над нею, дальше вниз, на другой стороне быстрого потока. За приходом круто поднимался холм со скудной рощицей лиственниц, среди которых дорога терялась. И тут же сразу на другой стороне реки, прямо перед домом, также круто поднимался покрытый кустами берег. Дальше видны были обширные луга, однообразно тянущиеся кое-где до подножия серых скал, покрытых огромными деревьями.