Дэвид Лоуренс - Радуга. Цыган и девственница. Крестины

Когда дела шли особенно плохо, они всегда вспоминали маму, презирая отца и весь род Сейвелов. Их мать принадлежала к более высокому, пусть даже более опасному и «аморальному» миру. Эгоистичная, несомненно, но способная на благородные поступки. Беспринципная, легко подверженная соблазну, но зато не такое ничтожество, как эти Сейвелы.

Иветт всегда считала, что унаследовала свое изумительное, изящное тело от матери. Сейвелы были все как один угловатые, топорные, неряшливые. Зато Сейвелы никогда тебя не бросят. Тогда как прекрасная Та — Которая — Была — Синтия предала пастора, унизила, втоптала в грязь и его, и заодно его детей. Своих маленьких детей. Они никогда не могли простить ее до конца.

Лишь смутно, подспудно начала осознавать Иветт священное предназначение своей нежной чистой плоти и крови, предназначение, одна мысль о котором повергала в ужас Сейвелов с их ханжеской моралью. Неспособные понять и принять жизнь во всей полноте, они интуитивно старались отринуть ее от себя, заслониться и, отвергая, обрекали себя на прозябание. Неверующие, они влачили бессмысленное, жалкое существование. А вот Та — Которая — Была — Синтия воспринимала жизнь иначе.

Иветт слонялась по дому подавленная, униженная, смущенная. Отец выплатил ее долг тетушке Сисси, к еще большей ярости этой благородной леди. Не находившая выхода злоба все еще давала о себе знать. Она хотела бы рассказать о провинности своей племянницы в церковном вестнике. Все в этой несостоявшейся женщине восставало против самой сущности Иветт. Для нее, было невыносимо, что нельзя сообщить об этом происшествии на весь мир. О эгоизм! Эгоизм! Эгоизм!

Пастор собственноручно вручил дочери небольшой счет: ее долг, который постепенно будет отчисляться из ее скромных доходов. Интересная мысль, правда? Но на ее ежемесячный счет он вынужден был добавить целую гинею. Это была плата за соучастие.

— Как отца преступницы, — сказал он смеясь, — меня оштрафовали на целую гинею. И я умываю руки.

Он всегда был щепетилен в отношении денег. И ему казалось, что именно отношение к деньгам является критерием порядочного человека. И, когда он тратил деньги, сознание собственного благородства переполняло его.

Итак, дело Иветт было прекращено.

Судя по всему, пастор потерял к этому делу всякий интерес. Казалось, что теперь ему все это кажется забавным, не стоящим выеденного яйца. И уж, конечно, он был уверен, что больше ничего подобного не повторится.

Тетушка Сисси же не унималась. Она продолжала пребывать в негодовании. Однажды Иветт, измученная и уставшая, легла спать очень рано, Люсиль была на вечеринке. Она не могла заснуть из-за ноющей боли и лежала с открытыми глазами, бездумно уставившись в потолок. Вдруг дверь тихо приоткрылась и в проеме появилось искаженное ненавистью серо-зеленое лицо тетушки Сисси. Иветт в ужасе вскочила.

— Лгунья, воровка, эгоистичная маленькая дрянь! — брань неиссякаемым потоком лилась из перекошенного рта маньячки. — Маленькая лицемерка, лгунья, эгоистичное чудовище, жадное животное, исчадие ада!

Эти ужасные слова произносились с такой сверхъестественной, не поддающейся описанию ненавистью, что Иветт истерически завизжала. Но тетушка Сисси захлопнула дверь так же внезапно, как и открыла, и исчезла. Иветт быстро спрыгнула с постели и повернула ключ в замке. Затем вернулась и легла, наполовину скованная страхом перед этой взбесившейся ненормальной, наполовину парализованная нанесенными оскорблениями. Однако, скоро на нее напал безумный смех. Все это выглядело смешным до неприличия.

Поведение тетушки Сисси не слишком досадило Иветт. В конце концов оно было нелепым. И все-таки что-то осталось: все тело болело как после побоев, нервы были взвинчены и напряжены до предела. Она была слишком молода, чтобы постичь случившееся. Это было непостижимо.

Она лежала и думала о том, как хорошо было бы быть цыганкой. Жить в таборе, в шатре или кибитке, и чтобы в дом ни ногой, и не знать о существовании прихода, и не ходить в церковь. Она испытывала отвращение к жизни в приходе, отвращение ко всему, что имело к ней отношение: к отталкивающим домам с туалетами и ванными, к затхлому, притворно благопристойному образу жизни, к чопорным благовоспитанным людям, которые никогда не говорили о канализации, но казалось зато, что все вокруг и все они, от Бабули до последнего слуги, пахнут дурно.

Если у цыган нет ванной, так у них нет и канализации. Там свежий воздух. А в приходе никогда нет свежего воздуха. Затхлый воздух сточных вод проникает в души людей и остается в них до тех пор, пока не станет зловонным.