Ноэль Хиллиард - Клочок земли

Он собрал часть объедков в эмалированный таз и отнес во двор курам. Потом намазал кусок хлеба маслом и джемом и вышел во двор. Он наколол немного дров и, усевшись на дальнем конце поленницы, стал щепать лучину. Ему нравился певучий треск, с каким от полена отделялась каждая лучина. Звук этот напоминал ему звук камертона, которым мистер Скотт иногда пользовался на уроках пения. Эруа отнес лучину на кухню и свалил ее в ящик у плиты. Затем наполнил углем, который взял из ведра за дверью, ржавую жестяную коробку из-под печенья.

С улицы послышались крики и смех. Эруа бросился к окну. Эдди Капа и другие мальчики играли в ковбоев вокруг теннисного павильона.

— Бах! Бах!

— Ложись! Ложись!

— Ты не сумел до двадцати сосчитать, как я тебя уложил из пистолета.

— Ты же мертвый, ты мертвый!

Эруа вынул из шкафа пистолет, который отец подарил ему на рождество. Взвел курок и поставил его на предохранитель. Надо будет прикупить еще пистонов… Он уже приготовился было выбежать на улицу и посмотреть, не примут ли его в игру, как взгляд его случайно упал на часы.

Четверть шестого.

Час, когда в пивные валит народ.

Эруа отложил пистолет в сторону.

Был день получки, улицы полны были женщин с детскими колясками, с хозяйственными сумками в руках. На тротуаре люди собирались группами поболтать. Эруа пробрался сквозь толпу и занял свое привычное место у главного входа в пивную.

Что он будет делать во время каникул? У него, конечно, работы хватает. Надо убирать в доме, покупать продукты, попытаться как-нибудь заставить отца постирать белье. Он бы и сам это охотно сделал, но он был слишком мал ростом: ему приходилось подставлять ящик, чтобы достать до корыта, и он не мог развесить белье на веревке. Можно будет как-нибудь сходить на реку. В кинотеатре будут показывать фильмы, самые новые.

В день получки с отцом труднее всего. В такие дни Эруа уж наверняка приходилось ловить такси. И отец всегда в эти дни приводил с собой в дом двух-трех приятелей и притаскивал дюжины бутылок пива. Эруа выступал в роли бармена, обходил всех гостей по очереди и подливал пиво в пустые кружки. В такие ночи почти до самого утра ему не удавалось заснуть — громко играло всю ночь радио, из кухни раздавались пьяные крики, пол дрожал от топота ног. Иногда поздно ночью приходили женщины — он слышал по голосам. Должно быть, жены приятелей, которых приводил отец. А иногда отец уходил со всей компанией куда-нибудь и оставлял его на всю ночь одного в доме, и он боялся даже встать с постели, чтобы зажечь свет…

Эруа посмотрел на дверь пивной и вдруг застыл от ужаса. Он увидел красное шелковое кашне. Человек в кашне стоял к нему спиной и с кем-то разговаривал, а потом оба они вместе вошли в пивную. Это был мистер Скотт — ошибиться он не мог — и с ним другой учитель. Лицо у мистера Скотта было очень красное, галстук сдвинут на сторону и вылез из джемпера; он громко смеялся и шел шатаясь, навалившись на своего спутника.

Эруа пустился бежать по улице. Он все бежал и бежал, проталкиваясь между чьих-то ног, пригнув голову и размахивая руками, обгоняя прохожих, бежал так, что только пятки сверкали. Бежал до тех пор, пока не понял, что надо остановиться, и он остановился и встал, прислонившись к чьей-то двери, не в силах отдышаться. Он весь дрожал.

От слабости ноги подкашивались. Эруа огляделся, стараясь понять, где он находится. Вон напротив кафе. Он постоял еще немного, пока не пришел в себя, а затем пересек улицу и вошел в кафе. Играла радиола. Эруа пригнулся и посмотрел через глазок радиолы на светящиеся внутри лампы. А потом вдруг краски расплылись у него перед глазами и он понял, что плачет.

Перевод Н. Ветошкиной и Э. Питерской

Берт Сазерленд вошел в комнату и отряхнул мокрую от дождя шляпу. В комнате было темно, лишь в углу за стеклянной перегородкой светилась каморка заведующего. Берт прислонил промокший пакет к ноге и опустил свою карточку в щель табельных часов. Механизм щелкнул. Питая, как всегда, неприязнь ко всяким техническим приспособлениям, Берт сверил время, пробитое на карточке, с тем, которое показывали его часы. Оно совпадало: 7.43.

Ну и проклятье, думал он, что приходится ездить ранним трамваем. Теряешь столько времени попусту — никто тебе эти часы не оплачивает. И не на чем сорвать свое раздражение. Думаешь о том, какой у тебя сегодня был скудный завтрак, или стараешься припомнить, где ты видел людей, сидящих в трамвае, или жалеешь, что не купил утреннюю газету.