Дафна Дю Морье - Богема [litres]

– Я так и думал, – сказал Найэл.

– Знаешь, что я собираюсь сделать?

– Ты мне писала.

– Я хочу сыграть во всех пьесах Барри. Он мне очень удается.

– Кто это говорит?

– Барри.

Такси снова резко свернуло, Мария поудобнее устроилась в объятиях Найэла и положила ноги ему на колени.

– Дело в том, – сказала она, – что меня все считают бесплотной, большеглазой и болезненной. Интересно, почему.

– Наверное, тебе не случалось лежать с ними так, как ты лежишь сейчас, – предположил Найэл.

– Еще как случалось, – возразила Мария, – время от времени. Беда в том, что я слишком быстро ото всех убегаю. Мне надоедает.

– Надоедает то, что они говорят? Или то, что делают?

– Делают. Что они говорят, я никогда не слушаю.

Найэл закурил сигарету. Непростая задача в его скрюченной позе.

– Это как музыка, – сказал он. – В конце концов, в октаве всего восемь нот.

– Вспомни Элгара [43] Элгар, Эдвард Уильям (1857–1934) – английский композитор и дирижер. , – сказала Мария. – Его вариации «Загадка». А Рахманинов, что он вытворяет с Паганини.

– Ты слишком высоко берешь, – сказал Найэл. – Должно быть, твои приятели чувствуют себя приниженными.

– Пока мне не приходилось выслушивать их жалоб, – сказала Мария. – А куда мы едем?

– В твою гостиницу.

– Я думала, что остановлюсь у вас с Фридой.

– Невозможно. У нас только одна спальня.

– Понятно, – сказала Мария. – Какое убожество.

Она оттолкнула его и стала пудрить нос.

– Почему ты не поехала в турне? – спросил Найэл.

– Жена, – ответила Мария. – Что за радость. К тому же его зубы.

– А что с его зубами?

– В конце концов они его подвели. Ему пришлось вставить протез, и прошлую неделю он провел в частной лечебнице. Я послала несколько лилий.

– Почему не венок?

– Я подумывала о венке.

– Значит, finito? [44] Кончено (ит.).

– Finito.

Он поднял ее руку за запястье и посмотрел на стрелки часов с браслетом.

– Ну, ты всегда такова, – сказал Найэл. – И нет здесь ничего бесплотного. Он подарил их в знак прощания?

– Нет, – ответила Мария. – Он подарил их в знак благодарности за загадочные вариации.

Когда такси свернуло на Елисейские Поля, Мария быстро выпрямилась, подалась вперед и посмотрела в окно:

– Ах, Найэл, это мы – это ты и я.

Двое детей ждали, чтобы перейти улицу. На мальчике были надеты блуза и берет; девочка была немного постарше и нетерпеливо дергала его за руку, волосы разметались у нее по лицу.

– Ты и я, – повторила Мария. – Мы убежали от Труды. И как я не понимала этого раньше? Лондон для нас не дом. Никогда не будет домом.

– Потому я и приехал в Париж, – сказал Найэл.

Мария отвернулась от окна и взглянула на него. Ее глаза были темны и лишены выражения, как глаза слепого.

– Да, – сказала она. – Но ты приехал не с тем, с кем надо.

Такси круто свернуло вправо и резко остановилось перед гостиницей Марии.

В меблированных комнатах дома, что неподалеку от авеню Нейи, Фрида принимала Папу и Селию. После отдыха на итальянских озерах они возвращались в Англию проездом через Париж. Майорка Папу не привлекла, и он отказался от намерения посетить ее. Зато его воображением внезапно овладели прозрачные воды и высящиеся вдали горы, на которые ему нет надобности взбираться. В долинах черномордые коровы с колокольчиками на шее…

– Но шел дождь, Фрида, шел дождь, – сказал Папа. – С набухшего от влаги неба лились слезы всего мира.

– Чем же вы занимались? – спросила Фрида.

– Играли в bezique, – ответил Папа.

Селия ощутила на себе сочувственный взгляд Фриды и отвела глаза. В квартире Фриды она испытывала странные чувства. Сама не зная почему, она подумала, что это оттого, что квартира очень мала. Всего одна спальня, и халат Найэла висит на двери.

Она попробовала представить Фриду кем-то вроде Труды, кто так же присматривает за Найэлом. Но ничего не вышло. Должно быть, это предрассудки, говорила она себе, если я не возражаю против того, что позволяет себе Мария, то почему должна возражать, когда так поступает Найэл?

Квартира была очень неопрятной. Повсюду валялись исписанные нотами листы бумаги, открытые книги, в углах – наспех снятая обувь. Возможно, все дело в обуви… Папа, который некогда так гневался на Фриду, теперь казался совершенно спокойным. Он полулежал в кресле и, ковыряя золотой зубочисткой в дупле зуба, обсуждал с Фридой ее планы.

– Займись им, – сказал он, помахивая рукой, – покажи ему мир. Пусть повыступает во всех европейских столицах, как его мать до него, и закончит Америкой. Я даю свое разрешение.