Сергей Ионин - Если любишь…

— Я в город уезжаю. — Ему вдруг стало стыдно, он отвел глаза в сторону, будто врал. — Не знаю, надолго ли. Ивана не заморите голодом.

Дочери молча смотрели на него, не зная — плакать или радоваться, ведь, возвращаясь из города, отец всегда привозил им гостинцы.

— А если не вернусь через неделю, передайте матери — пусть не ждет. — И тут дочери заплакали, а с ними заодно и Ванюшка. Иван покаялся, что зазря напугал детей, но сильно недоброе было предчувствие. А в нюх свой он верил: не случайно выжил в двух войнах.

Он поцеловал девочек, сына, сказал глухо:

— Провожать не ходите.

Вскочил на коня и рысью выехал со двора. Впервые никто, провожая, не шел возле стремени. Это тоже не радовало, как плохая примета.

Молодые уже собрались. Тех, кого родители успели оженить, провожали жены, холостяков — матери. Они не отставали от кавалькады до самой околицы, там Васька с солдатами перешли на галоп, и родные простились.

— Куда нас ведешь-то? — приблизился к Барноволокову Иван.

— Узнаешь, — уронил тот в ответ.

— Чего ж темнить, мне-то можешь сказать, все-таки ровня — погодки.

Васька-кожаный покосился на него выстывшим глазом и, рванув поводья, отъехал в сторону.

— Перепелкин, Сажин! — скомандовал своим. — К телеге! Всем приготовиться, — и, выехав вперед, достал наган. — Сто-ой!

— В чем дело? — молодые растерянно сбились в кучу.

— Шашки во-он! — кричал Васька.

Все лениво вытянули клинки из ножен. Красноармейцы взяли винтовки на изготовку и окружили группу.

— Бросай в телегу, белая сволочь, — приказал Васька. — Арестованы. Стоять!

Шашки, звеня, полетели на кучу оружия. Ездовой молча покуривал, равнодушно наблюдая за разоруживанием.

— Перепелкин, затворы!..

Молодой солдат проехал между арестованными, посрывал с карабинов затворы и сунул их себе в переметную суму.

— Ну вот, теперь можно ехать дальше, — Васька-кожаный ткнул наган в кобуру, вытер о шаровары ладонь. — И без глупостей. Вы арестованы как потенциальные враги революции.

— Какие же мы враги? — недоуменно спросил Иван, постепенно справляясь с волнением и не понимая, что вдруг случилось с ним во время ареста — руки отяжелели и воля растворилась во вдруг нахлынувшем страхе. «Расположился дома у печки да у бабьих боков», — подумал недовольно.

— Двинулись! — гаркнул Барноволоков и неожиданно миролюбиво ответил Ивану, пристраиваясь рядом: — Ты же с белыми до последней крайности гулеванил. Или нет?

Бочаров с подозрением глянул на бывшего друга детства, сбивал с толку Васькин тон.

— Все мы где-то были. Я, между прочим, и в красных походил немало.

— У нас это называется — перекрашивался, — пояснил Васька-кожаный. — Не бойсь, Ванька, тебе-то уж точно: все зачтется.

— Скажи сразу — хлопните?

— Хлопнем, пожалуй, — легко согласился Барноволоков.

— И молодежь?

— Тех — не знаю, хотя установка у нас твердая — казачество, как контрреволюционное сословие — уничтожить. Вырвать у гидры бандитизма гнилые зубы, — не то шутил, не то всерьез говорил, понять было невозможно. В Ваське, кожаном человеке, было что-то исковеркано, сломано. Но Иван не мог догадаться, что именно — душа ли болела, разум ли повредился.

— Не понимаю я тебя… — Он сглотнул комок, подступивший к горлу. — Всех нас, станицу, линию нашу — долой, так?

— Ну, не всех, не бойся — останутся, кто признает себя мужиком, то есть выйдет из класса угнетателей и присоединится к классу угнетенных.

— Знаешь, честно тебе скажу: когда мы дядьку моего Краснопеева и брата твоего Сеньку — того… Ну, знаешь ведь…

— Знаю, — Барноволоков нахмурился, вспомнив племянника. Не знал он в своих скитаниях, обезродевший, что у Сеньки — сын, и назван он в честь брата — Василием.

— Мне дядька говорил: кого же мы, Иван, угнетали, кого эксплуатировали? За что же нас теперь? Никак я этого не пойму. Объясни, глупо ведь умирать, даже не сознавая вину свою. Это ты можешь понять?

— Все я понимаю, Иван… — Васька отвернулся в сторону и вроде как смахнул с глаз слезу. — Но ведь установка такая. Оттуда, сверху, лучше видно. Скажу тебе честно, не нам друг перед другом раскланиваться: у меня приказ — разоружить станицу, всех, кто потенциально может быть связан с бандитами, и бывших офицеров арестовать. Ну, а там — видно будет. Только я по-своему решил: при попытке к бегству…

— Понятно, значит все-таки смерть. Столько прошел и так… Как собак за станицей, чтобы, видать, меньше смердили.

— Так лучше, пойми, Иван. А если еще суд, тюрьма, а потом — конец. Хуже?