Сергей Ионин - Если любишь…

— Прав, — легко и как-то бездумно согласился Андрей, но было в его ответе какое-то отчуждение, и Николай почувствовал его и подумал, что Андрей завидует его свободе, его желанию жить по-хорошему.

Многое он тогда не понимал, хотя что-то чувствовал. Не понимал.

Их отношения остались прежними, они дружили. Но Андрей перестал излишне откровенничать с Белозеровым, просто не вступал в разговоры «за жизнь», и если Николай заговаривал о каких-то суетных делах, Андрей находил предлог и уходил. Они были отличными напарниками, сработавшимися так, что понимали друг друга без слов.

На заводе Белозеров проработал три года, на четвертый ему повезло — он, неожиданно для себя, поступил на факультет журналистики МГУ.

И когда радостный бегал с «бегунком» по цеху, и когда прощался с бригадой (они собрались шестеро, двое были на смене), даже не задумался, что оставляет людей, ставших близкими, как бывают дороги люди, с которыми пришлось разделить трудности.

На последнем курсе института он, как и положено, женился и остался в столице.

Не один год прошел. Прошлая жизнь не забылась, но стала будто бы даже и не его вовсе, а чьей-то чужой. И вот он едет в свой городишко и волнуется, всерьез волнуется, давно с ним такого не было…

Дома все складывалось как нельзя лучше. Друзья, которых он, казалось, растерял за время службы в армии и работы на заводе, узнав о его приезде, решили устроить встречу одноклассников.

Собирались у Лешки Рыбакова, работавшего на ТЭЦ электриком.

Лешка закончил институт, стал инженером, отработал положенные три года, потом неожиданно для всех подал заявление и перешел в электрики.

Школьным друзьям объяснил: мол, не могу требовать, когда сам понимаю, что работать на старье (ТЭЦ — детище первых пятилеток) уже невозможно, а тем более планы перевыполнять. Друзья, впрочем, уже не друзья, а обтекаемо — приятели, этого не поняли.

Пусть его, на дураках воду возят. И Николай, узнав о Вовкиных чудачествах, согласился: «Да, точно воду возят… В конце концов, не наше это дело, пусть сам думает».

На встречу он собирался тщательно, сознавал, что из-за него вся эта канитель с адресами и телефонами бывших однокашников. Ради такого случая надел и белую рубашку, и черный костюм, и лакированные туфли. Оглядел себя в зеркало и подумал: «В Европе сочли бы за организатора похорон, а у нас… у нас сойдет за «люкс».

Мать, сидя на диване, наблюдала его сборы, и в глазах ее застыли не то укор, не то жалоба. Она вообще как бы стеснялась своего «знаменитого» сына. И поначалу Николая это задевало, но потом он решил, что мать остро переживает потерю своих материнских прав на него, и, решив так, успокоился — не может ведь он опять стать маленьким.

Он вертелся перед зеркалом, искоса поглядывая на мать, но взгляд ее действовал удручающе, и он спросил:

— Ну, как я, мам?

— Хорошо, — вздохнула она и сжала руки, будто они у нее враз устали.

Николаю показалось, что она заплачет. Он деланно засмеялся и торопливо, чтоб не дать прорваться материнским слезам, нарочито весело затараторил:

— У Рыбы будем. Помнишь Рыбу? Ох, чудак… Работал инженером и вдруг бросил все, пошел простым электриком, теперь пашет как простой рабочий! Ох, чудак! Хотя… на чудаках свет держится…

— Хороший ваш Рыба… — Мать махнула перед глазами рукой, будто отгоняя муху. Николай знал: у нее появилась и развивается катаракта правого глаза, и ему стало больно. Он как-то весь сжался, затаился. — Встретил как-то, расспросил, как живу, что надо. Я ему говорю: мол, проводка у меня плохая, пожарники ругают, он и слова не сказал. А потом приехал, старую отодрал проводку-то и новую поставил. Уж я ему и деньги, и бутылку… «Нет, — говорит, — я за так…» — И неожиданно мать строго заключила: — Ну, раз к Рыбе, то иди… только смотри, не долго чтоб…

И Николаю от этих ее последних слов стало на душе как-то домашне. Он, как в детстве, крутанулся на месте, чмокнул мать в щеку:

— Ладно, уж я не задержусь!

На трамвайной остановке встретил Саньку Гаврилова, слесаря по оборудованию из их цеха. Когда-то они работали в одной смене, Николай — загрузчиком сушил, Санька — дежурным слесарем. Впрочем, как оказалось, он работал там по-прежнему.

Николай не особо вслушивался в болтовню Гаврилова. Когда подходил трамвай, Санька как бы между прочим сказал:

— Слыхал, у Андрея, твоего напарника, вроде инфаркт…

— Как инфаркт? — ему стало не по себе.

— Сердце не выдержало, екнуло…