Сергей Ионин - Если любишь…

Ленька имел всегда нечесаные длинные волосья, что тоже вступало в противоречие с поселковыми понятиями о моде и вкусе. До того самыми популярными прическами были бокс, полубокс, а если кто и форсил, то только бобриком, а в случае с Ленькой и сторонники бокса, и полубокса, и бобрика столкнулись с совершенно противоречащим ходу истории событием.

Но молодежь шла за Ленькой, и Ленька не больно-то огорчался, если вслед ему, когда он проходил с гитарой по поселку и голосил: «Кем бабило-он! Кем бабило-он!» — кто-то говорил: «Битла нечесаная…»

Ленька не знал английский язык, не знал, что такое этот самый «кем бабило-он!», но зато умело подражал певцам с заезженной, хрипящей магнитофонной пленки. И конечно, никто в селе еще не догадывался, что певцы эти со временем будут названы «выдающимися» и что Ленька-Битла, гарлопан и хрипун, есть первый в поселке пропагандист «современной интернациональной музыки».

…В этот день Ленька работал во вторую смену. Поэтому с утра он основательно выспался, потом, привычно выслушав нотации матери, которую все жители поселка изводили жалобами на сына и просьбами «прижучить певца», и, забрав гитару, отправился на репетицию. Дело в том, что он не так давно почувствовал, что вырос из «коротких штанишек» уличного певца. И создал ансамбль.

Их было четверо, как и битлов. Барабаны они сделали из кастрюль различных размеров. Были у них и три гитары. Ленькина шестиструнная и две семиструнных.

Ансамбль был любимым детищем Верхотурова, поэтому и сегодня репетиция закончилась, когда до работы оставалось полчаса.

Не заходя домой, Ленька помчался на завод.

Каждые десять минут Круль бегал в конторку мастеров и по селектору докладывал директору завода о ходе аварийных работ.

Уже метров тридцать пять было освобождено от этажерок. Надо было пройти еще метров десять, то есть вытащить три этажерки, но это было уже в самом пекле, в самом аду, и, возвращаясь после очередной ходки, ребята подолгу отдыхали. Им расстегивали костюмы, чтобы хоть немного охладить раскаленные тела.

Это было нудным и долгим занятием, и Хмур Хрумыч нервничал:

— Мужики, мужики, да хоть по две ходки делайте и отдых, какая разница — одну или две…

«Мужики» молчали. Лень было открывать рот, от жары в горле першило и горело. Они пили воду и поглядывали на печь, смахивая со лба и бровей пот. На полчаса раньше или позже вытянут последние этажерки — не это главное, главное — предстояло разобрать завал и вытянуть завалившиеся этажерки, а это не в кино сходить, тут надо будет лопатой помахать.

…Осталась последняя этажерка, дальше — завал.

В печь, волоча за собой трос с крюком, ушел Ленька Верхотуров. Он уходил в печь, и яркий свет прожектора бил ему в спину, отражаясь от серебристой ткани, окружал Леньку ярким ореолом.

— Надо бы сменить ребят, — сказал Иван Иванович.

— Чево? — Хмур Хрумыч сидел возле лебедки и курил.

— Сменить, говорю, надо ребят.

— Ниче, сдюжат.

— «Сдюжат»… — передразнил Лабутин. — Самого бы туда.

Круль спорить не стал, только презрительно глянул на старика и, глубоко затянувшись, выпустил дым кольцами.

— Э-эт же…

— Упал! Упал! — закричал слесарь, следивший за Ленькой. — Упал! Не подымается!

— Ну, дождался? — Иван Иванович, почему-то опустив одно плечо, пошел к печи.

Круль вскочил, засуетился, замахал руками.

— Скорее! Собирайте Шелехова! Шелехов, бегом! Бегом!

Ленька не дошел до этажерки несколько шагов. Заломило, застучало в висках, в глазах поплыли круги, и дальше он уже ничего не помнил.

Он лежал там, на темном полу печи, освещаемый прожектором, весь какой-то бесформенный, словно куча серебряного хлама.

— Шелехов, быстрее! Быстрее!

Митька еще раз ополоснул лицо водой, насухо вытерся ветошью и надел шлем. Он взял ручную тележку для перевозки различных малогабаритных грузов, потому что знал — волоком Леньку не вытянуть, сил не хватит на такой жаре.

И когда дошел до Леньки и стал втаскивать его на тележку, сознание помутилось, к горлу подступила тошнота, и он понял — завал им не разобрать. Шелехов развернул тележку, зацепил на последней этажерке крюк и тяжело, почти падая на ручку тележки, пошел к выходу.

Тележку с Ленькой он вывез нормально. Слесари вместе с Лабутиным и Зыряновым стали снимать с Леньки шлем, расстегивать застежки костюма…

Митька почувствовал, что больше не может сдерживаться, отошел за печь. Желудок сдавили невыносимые спазмы, он наклонился, и его стало рвать желчью. Видимо, даже воды в желудке не было, вышла потом. Не стало уже и желчи, а желудок все давило и давило. Митька стонал и гладил живот, стараясь успокоить нутро.