Ганс Фаллада - Кошмар в Берлине

— Как жаль, что я уже не ребенок: вот бы с такой горки съехать в воду! Впрочем, на санках или на велосипеде и теперь можно. Ах, я бы сотню американских сигарет отдала, лишь бы попробовать!

Ее последние слова смазали впечатление от первых, которые вызвали у Долля невольную улыбку. Он прямо-таки увидел, как она съезжает на попе по этому мосту, смеясь и сверкая белоснежными зубами, и ее золотисто-рыжая грива развевается на ветру. Она бы правда это сделала, она бы не постеснялась. Но последняя ее фраза, про американские сигареты, вновь испортила ему настроение.

А ее эта фраза навела на ровно противоположную мысль. Она вытащила из кармана пачку «Честерфилда», заглянула внутрь и протянула ему:

— Ну, что скажешь? Последний шанс! Осталось две штучки — по-братски?

Он еще крепче сжал губы и покачал головой, хотя руки у него так и чесались взять сигарету — очень уж хотелось покурить.

— Ну, нет так нет! — равнодушно сказала она и достала из пачки сигарету. И продолжила, закуривая: — Если хочешь дуться и капризничать, как малое дитя, пожалуйста, мне-то что! От этого сигарета не доставит мне меньше удовольствия!

Она с наслаждением затянулась и выпустила дым в его сторону, явно нарочно. И с прежним насмешливым высокомерием сказала:

— Тебе же все равно придется сдаться. Хочешь не хочешь, ты представишь меня своему редактору и будешь со мной разговаривать, как бы по-дурацки ты себя сейчас ни вел!

Он все время об этом думал, и ее колкое замечание попало в яблочко. Он взвился:

— Вместо того чтобы тащиться за мной и мешать мне думать, ты бы лучше сходила в жилищное управление и в карточное бюро! Ты так хвасталась, что тебе достаточно пальцами щелкнуть — и все уладится! Но о таких вещах ты никогда сама не подумаешь, гораздо удобнее свалить их на меня!

Она ответила язвительно:

— О квартире и карточках не беспокойся! Ты думаешь, раз у тебя ничего не получилось, то и у меня не получится? Да я сегодня же после обеда туда пойду и добьюсь всего, что нам причитается!

Он ответил с притворным сочувствием к ее заносчивой неосведомленности:

— После обеда все конторы закрыты!

На что она отозвалась еще надменнее:

— Не для меня, дорогой! Будешь смеяться, но — не для меня!

А он:

— Вот уж точно мне не до смеха будет! А тебе — не до хвастовства!

На том их очередная перепалка и закончилась. Они добрались до большого здания, где размещалось издательство, — некогда это было одно из самых представительных и величественных строений в Берлине. Снаружи возносящийся ввысь фасад и сейчас смотрелся солидно, и даже война его как будто бы не тронула — если не считать разбитых, пустых или закрытых картонками окон. Только горы обломков, нагроможденные вокруг, намекали, что внутри здание не очень-то уцелело.

И действительно, едва переступив порог, они оказались в закопченном помещении, провонявшем гарью. Помещение было очень просторное — за счет обрушившихся перегородок.

Когда они нырнули в низенькую железную дверь, запах гари вдруг исчез, зато повеяло сыровато-кисловатым ароматом свежей известки. Вверх уходила широкая, скупо освещенная лестница, стены, казалось, только что покрасили, все пахло новьем, хотя новье было довольно убогое. Эту часть здания явно только что отремонтировали.

Поднявшись на второй этаж, они попали в ту самую редакцию, где Долль рассчитывал найти Фёльгера или хотя бы получить о нем какие-либо сведения. Чуть ли не заикаясь, он осведомился о человеке, который некогда занимался его книгами; у него внезапно возникло чувство, будто после катастрофы он только и делал, что стремился навстречу этому мгновению, и вот-вот — как он на это надеялся! — его изломанное прошлое все-таки соединится со счастливым будущим. Внезапно, в секунду между вопросом и ответом, он затрепетал, боясь услышать «нет», «ничего не знаем», словно тогда дверь в светлое будущее захлопнется перед ним навсегда.

И он перевел дух, когда услышал:

— Я спрошу, может ли герр Фёльгер вас сейчас принять. Как мне вас представить?

Называя свое имя, он чувствовал, как по всему телу разливается слабость: будто бы он стоял на краю пропасти, и у него закружилась голова, но счастливая случайность спасла его от падения.

Их провели в большое помещение, где царил беспорядок: оно больше напоминало кабину машиниста, чем кабинет редактора. Долль взглянул в изъеденное заботами старческое лицо, обрамленное жидкими седыми волосами. О боже! — с содроганием подумал он, пожимая протянутую руку, это же не Фёльгер, это какой-то древний дед! Это просто не может быть Фёльгер! Тот заговорил, а Долль в смятении подумал: «Может, он тоже потрясен тем, как я выгляжу. Я бы никогда его не узнал! Проклятая война — что она со всеми нами сделала!..»