Сергей Баруздин: То, что было вчера

Из окна вагона видны эти тучи — вместе с небом и морем, с просветами зашедшего солнца и бледной холодной луной, с блестками волн и пронизывающими горизонт стрелами прожекторов. Это — пограничники.

Поезд идет быстро, хотя и с частыми остановками, но тучи над морем все равно видны в движении. Они как живые. И вот уже та чуть сместилась к берегу, к горам, а та, продолговатая, растянутая до неестественности, изменилась — подняла правый край вверх, ближе к луне, и опустила левый, почти окунув его в море. И просветы в небе, и тучи, и само море все время меняются, или это потому, что поезд торопится и день сегодня необычный — праздник.

Впрочем, люди устали от праздника, и в вагоне сейчас тихо, не так, как бывало раньше, когда праздник длился один свободный день. Кто-то чуть шумит, но спокойно; кто-то поет, но устало; кто-то дремлет. И драк нет, и даже ругани. Ничего страшного, что это поздняя электричка.

— Валерик, тише!

Женщина, совсем еще молодая, с чуть заметными морщинками под глазами, держит на руках ребенка, Валерика, смотрит в окно и опять повторяет:

— Ну, Валерик!

Валерик, которому от роду не больше года с хвостиком, то успокаивается на ее коленях, и тогда женщина, лаская его, опять смотрит в окно, то вдруг начинает прыгать, бушевать, и тянуться куда-то, и повторять без конца:

— Ля! Л-л-я!

— Да, это Ляля, — спокойно говорит женщина. — Смотри, какая хорошая Ляля!.. Правда, хорошая?

Валерик хлопает в ладоши, снова подскакивает на коленях женщины и произносит что-то восторженное:

— У-у! Ля! У-у-у! Ля-ля-ля!

Рядом через скамью — молодая пара с младенцем, девочкой. Папа в шляпе, мама в немодной выцветшей косынке со следами иностранных слов и чуть веселая. Папа солиден и держит девочку на руках. Он очень горд, что держит дочь, он снисходителен к жене, и он кланяется в сторону женщины с ребенком, и говорит своей дочке:

— Видишь, ты — Ляля! Пусть ты — не Ляля, но ты — Ляля для этого парня. Ляля — это что? Кукла? Правильно? Кукла. Вот и он к тебе просится, поскольку ты для него — Ляля… Понимаешь?

Ляля — не Ляля, конечно, ничего не понимает, но с интересом слушает папу и смотрит на другую скамейку, где сидит этот мальчик, Валерик, ее ровесник, тоже Ляля, но ей не хочется говорить: спать, очень спать хочется.

— Хорошая девочка, — говорит женщина Валерику. — Хорошая, правда?

И снова смотрит в окно, когда Валерик начинает дремать.

За окном море и тучи. Они опять меняются. Огней, кажется, больше, но солнце спряталось за морем, а луна еще светит чуть заметно. Просто они проехали то место, где к празднику все лучшее украсили и осветили. Тут санатории и пансионаты, а летом — лучший пляж. И сейчас, наверно, тут кто-то живет…

Тучи висят и бродят — в свете моря, и огней, и прожекторов пограничников. В самом деле, странное сравнение, что тучи похожи на животных? А похожи, ведь как похожи! И слоны, и коровы, и носороги, и кролики, и жирафы, и гидры какие-то. А еще — автобусы, ракеты, электрички, все, что сейчас. А еще — война. И длинные дороги, и машины, увязающие в грязи и снегу, и «катюши», и все что угодно, что помнится…

Напротив женщины с Валериком сидит девочка, совсем еще девочка, но бледная, с синевой под глазами. Она безразлична ко всем и ко всему, и в окно не смотрит, и только изредка устало улыбается, и также снисходительно говорит:

— Воротник поправь ему… Вытри рот… Посмотри, он не промок?

И женщина, отрываясь от окна, сразу же делает все, что говорит девочка, поразительно, как быстро и скоро, как будто что-то не так было и она извиняется перед ней.

— Нет, нет, нет, — говорит она. — Ты посмотри, как он хорошо спит…

Электричка идет. Пассажиров становится все меньше. И тех, которые больше выпили, и тех, которые в норме. Валерик спит. Умаялся, бедняга.

Тоннель. Вновь справа — море, а слева теперь долина перед горами. Тучи и обрывки их висят и над морем, и над долиной, если посмотреть в другое окно вагона. И там, и над горами — тучи-облака — черные, дымчатые, серые, прилипшие к морю и земле и поднятые над ними, — стоят и движутся, плывут…

Уже ночь, и солнце ушло за море, но светит луна, не так, как прежде, а ярко и жарко, хотя не было никогда такого, но, наверно, праздник и сегодня так должно быть…

На очередной остановке вагон совсем опустел. Но кто-то вошел. И среди вошедших вдруг:

— Маша? Машенька? Ты или не ты?

Она вздрогнула, испугалась за Валерика и за дочку, но быстро взяла себя в руки и даже волосы поправила: